Читать книгу "Твой демон зла. Поединок - Сергей Волков"

– Есть! – вдруг прозвучал в тишине голос Хосы: – Вот они, Комоляки! Далековато, однако!

Руслан Кимович ловко расстелил по полу полотнища карт, быстро складывая и разворачивая нужные. Мы с Борисом подошли ближе и в буквальном смысле склонились над бескрайними просторами России…

На бумаге зеленели сплошные, и судя по всему, совершенно дикие леса. Квартальные просеки лесоустроителей, работавших в южной части леса, лишь чуть-чуть продвинулись в глубь чащоб. Больше в округе не было никаких признаков цивилизации, только на востоке этого района проходила железная дорога Москва-Архангельск, связывавшая лежащий севернее поселок, или даже скорее, большое село Вожега с остальным миром.

На западе, в полутора сотнях километров лежало Белое озеро. На юге, опять же в полутора сотнях километров – Кубенское озеро и Северо-Двинский канал. И все – ни деревушки, ни поселка. Только прямо посредине лесов на карте значилось: «Комолякская горка. Высота „Комоляки“. 131 м. над у.м.»

– Н-да… – нарушил общее молчание Борис: – Вот уж куда Макар телят… Мы тут тоже никогда не работали – гиблые, надо сказать, места, одни болота да буреломы! Там и не живет особо никто, лоси да волки…

Он вдруг осекся, бросив быстрый взгляд на меня. Я только махнул рукой – мол, ладно, не обращай внимания, а у самого на душе кошки заскреблись…

– А никаких других Комоляк быть не может? – поинтересовался Борис у Хосы. Руслан Кимович, выписывая себе в блокнот координаты, ориентиры и названия, только пожал плечами:

– Я не самый великий знаток русского, но насколько я понимаю, «Комоляки» – от распространенного русского слова «комель», а потому не вижу причин, чтобы это название не встречалось достаточно часто. Только вот другие Комоляки не нужны! Это – именно то, что нам и надо – интуиция…

Борис глянул на меня, я на него, но возражать бывшему полковнику никто не стал…

Когда мы с Хосы собрались уезжать, Борис, выглядевший грустным и печальным, отвел меня в сторонку, и сказал, глядя в землю:

– Серега, ты не обижайся, но я с вами лететь не смогу… Пойми меня правильно – я Ленке обещал, что больше ни в какие истории ввязываться не буду. Она так переживает все это… Похищение Кати, потом засада у нас дома, ОМОН этот…

Я хлопнул друга по плечу:

– Да ладно, Борька! Что ты извиняешься! Это я должен просить у вас всех прощения – это из-за меня вы оказались втянуты в такую заваруху… Я Ленку прекрасно понимаю – она женщина, для нее главное – покой и порядок в доме, в семье. Было бы странно, если бы она не волновалась! Даже если бы ты и захотел лететь с нами, я бы тебя все равно не взял – ты и так натерпелся. Давай, «прикрывай тылы», и жди нас с победой!

Мы попрощались, и я сел в машину. Хосы нажал педаль газа, и выезжая со двора, спросил:

– Проблемы?

– Ну да! – кивнул я: – Лена переживает, волнуется за мужа. Я ее понимаю…

Руслан Кимович помолчал, а потом сказал:

– Понимание иногда оборачивается обратной стороной…

– Это вы к чему? – я удивленно уставился на шефа.

– К тому, что если всегда ставить себя на место всех других людей, чтобы понять их, от «себя» ничего не останется! А впрочем, в данном случае все правильно…

Всю дорогу до Москвы мы молчали, и только возле МКАД я попросил телефон и набрал номер Урусова.

– Алло! Это Воронцов! Товарищ полковник, во-первых, спасибо за своевременные объяснения с милицией!

– А что, что-то не так? – насторожился Урусов, сопя в трубку.

– Нет, я абсолютно искренне говорю – большое спасибо! Нас, правда, уже успели задержать, но если бы не вы, сидели бы мы сейчас в Рубопе каком-нибудь, без зубов и со сломанными ребрышками…

– А-а-а! – протянул Урусов, и тут же перешел к делу: – На счет вертолета! Значит так: сейчас вы приезжаете сюда, к институту, и мы едем на аэродром. Подробности изложу по дороге. И вот еще что: если кто спросит, отныне вы – сотрудники МЧС. Ну, жду, до скорого!

Я отключил телефон, вернул его Хосы, мотнул головой вперед:

– Он ждет нас, говорит, что все сделал! Поздравляю, теперь мы «эмчеэсовцы»!

– Не самая худшая участь! – пробормотал в ответ Хосы, прибавляя газу…

* * *

Холод становился невыносимым. Катя вспомнила вычитанное в журнале «Вокруг света» высказывание Амундсена: «Человеческий организм может привыкнуть ко всему, кроме холода!», и ей сделалось от этого еще хуже…

Замерзшие пальцы уже несколько раз теряли спасительные ветви, и Катя едва-едва не падала, что вызвало среди сидящих вокруг дерева волков радостный, как ей казалось, переполох.

Временами Кате очень хотелось просто броситься вниз, и погибнуть от волчих клыков, потому что это была быстрая смерть – замерзать же на дереве оказалось очень мучительно…

Время шло к утру. Уже закатилась луна, стало темно, и как будто холоднее. Волки теперь виделись Кате сверху почти черными на фоне серого снега тенями, мечущимися без всякого порядка и цели у ствола сосны, и лишь изредка долетающее поскуливание или повизгивание напоминало Кате о том, что внизу не бесплотные призраки, а свирепые, и вполне материальные животные из плоти и крови.

Наступило предрассветье. Небо на востоке уже заметно посерело, хотя на западной его стороне, аспидно-черной, еще светились стылые звезды. Не смотря на лютый, цепенящий, вползающий, казалось бы, прямо в душу холод, Катя вдруг с удивлением обнаружила, что у нее до сих пор не окоченели пальцы ни на руках, ни на ногах. То есть, окоченеть, они конечно, страшно окоченели, прямо-таки скрючились все от холода, но чувствительности не потеряли, впрочем, так же, как и уши, нос, щеки – те части тела, которые, по слухам, чаще всего отмораживают полярники и строители БАМа.

Катя до изнеможения шевелила пальцами рук и ног, рискуя сорваться, часто пересаживалась, разминая затекшие колени, но мороз все равно брал свое, и все начиналось сначала. Она даже боялась думать, как это все отразиться на ребенке…

«Все же ему теплее, чем мне, ведь его грею я сама, и со всех сторон!», – думала Катя, и от этих мыслей ей становилось чуть-чуть полегче.

В предрассветной мгле, серым саваном покрывшей все вокруг, знакомые, известные вещи вдруг стали выглядеть жуткими и таинственными – темный лес, обычный ельник, окружавший со всех сторон поляну, превратился в сборище угрюмых монахов, в серых плащах и серых островерхих капюшонах-клобуках.

Березняк за просекой издали походил теперь на плывущий над землей сонм приведений, бесплотных, белеющих во мгле белыми костями стволов…

Волки внизу, словно бы почувствовав произошедшую с миром перемену, перестали кружить вокруг ствола сосны, опять смирно уселись на снег, и лишь изредка Катя ловила краем глаза вспыхивающие огоньки звериных глаз.

Ворочаясь на своей развилки, стараясь не упасть, и в то же время не давая себе замерзнуть, Катя нечаянно отломила ветку, и сухой треск грянул в утреннем безмолвии пушечным выстрелом. Катя судорожно ухватилась за толстый сук, зажмурила глаза, про себя забормотав: «Господи, спаси и сохрани меня от всего этого! Я устала, я замерзла, я хочу спать, есть, пить, я в туалет хочу, в конце концов! Ну сделай что-нибудь, не дай пропасть, за что мне, простой русской бабе, наказание такое?! Что я, главная грешница страны? Дочка Гитлера? Подруга Иуды? Что я, хуже всех? Да, безгрешных людей не бывает, но я-то не хуже других… Или у тебя мода такая – на русских за всех отвязываться, Господи?!»