Читать книгу "Сальто - мортале - Виктория Токарева"

Варвара Тимофеевна хотела ответить Ромке, но за ее спиной раздался звук-лязг средней мощности.

Варвара Тимофеевна оглянулась. На полу лежала люстра, вернее, то, что было люстрой. В потолке зияла черная неаккуратная дыра.

Когда стихийное бедствие касается всех людей, то несчастье как бы раскладывается на всех в равной мере и это не так обидно для каждой отдельной личности.

Но когда стихийное бедствие касается только одного человека, то это воспринимается как несправедливость, а всякая несправедливость покрывает душу шрамами.

Варвара Тимофеевна оделась и пошла в домоуправление.

Управдом Шура внимательно выслушала Варвару Тимофеевну и сказала, что ни о каком индивидуальном землетрясении не может быть и речи, потому что в Москве нет вулканов. А стены трясутся скорее всего оттого, что сверху или снизу подрались соседи, и по этому поводу надо обращаться не в домоуправление, а в милицию.

Варвара Тимофеевна сказала, что сверху нее живет мать-одиночка, лифтершина дочка Таня с грудным младенцем, и драться между собой они не хотят. А снизу живут две сестры-двойняшки, по восемьдесят лет каждой. Они, бывает, ссорятся между собой, но вряд ли могут разодраться с такой силой и страстью.

Управдом Шура ничего не ответила, видимо, осталась при своем мнении, подняла руки и поправила в волосах круглую гребенку. Она сидела с поднятыми могучими руками, как монумент, во всей своей переспелой сорокапятилетней красоте, и Варвара Тимофеевна, глядя на нее, подумала: «Кобыла».

Но вслух ничего не сказала.

Управдом Шура тем не менее услышала то, о чем подумала Варвара Тимофеевна, но вслух ничего не ответила.

Милиционер Костя был молодой, с длинным ногтем на мизинце и мало походил на представителя власти.

Говорят, жизнью правят два инстинкта: инстинкт любви, чтобы оставить потомство, и инстинкт самосохранения, чтобы подольше пожить.

Варвара Тимофеевна и Костя существовали под властью разных инстинктов и не понимали друг друга.

– А почему у вас все на полу валяется? – спросил Костя.

Варвара Тимофеевна специально ничего не прибирала, оставляла как вещественное доказательство. А недавно принесла с помойки совсем еще крепкий стул с продранным сиденьем и присовокупила к общему фону.

– А зачем подбирать? – спросила Варвара Тимофеевна. – Все равно упадет.

– Так все время и падает?

– Так и падает.

– А как же вы живете? – удивился Костя.

– Человек не собака. Ко всему привыкает.

– Понятно… – задумчиво проговорил Костя.

Человек действительно не собака и, как разумное существо, быстрее приспосабливается к окружающей среде, какой бы противоестественной она ни была.

– А сейчас почему не падает? – спросил Костя.

– Сегодня суббота. Выходной у них.

– У кого?

– А я знаю?

Костя помолчал, потом забормотал непонятные слова:

– Мистика, фантастика, детектив…

– Чего? – не разобрала Варвара Тимофеевна.

– А вы давно эту квартиру получили?

– С месяц.

– А раньше где жили?

– В Тупиковом переулке. Нас снесли. Знаешь небось…

Костя дипломатично промолчал. Ему нравилось казаться хорошим специалистом: знать все, что происходит в городе Москве с каждым ее жителем, имеющим постоянную или временную прописку.

– А до войны в деревне жила. В Сюхине.

– А где это Сюхино? – полюбопытствовал Костя.

– Сейчас нигде. Старики померли, молодые в город подались, – разъяснила Варвара Тимофеевна. – На месте деревни одни печины стоят. Дикие свиньи развелись, рыси, волки.

– Печины – это печи?

– Нет, это печины…

Костя задумался: представил себе забытую под небом деревню, где вместо кошек, собак и свиней бродят рыси, волки и кабаны.

А вся Варвара Тимофеевна в темном штапельном платье представилась ему частью этой покинутой деревни, ее представителем.

И Косте вдруг отчаянно захотелось помириться с Таней. Должно быть, скомандовал инстинкт любви.

– А ночью тоже трясет? – спросил Костя, игнорируя инстинкт.

– Нет. Ночью не работают. Спят.

– Ну, я пошел. – Костя поднялся с кушетки.

– Может, в понедельник зайдешь? – пригласила Варвара Тимофеевна. – У них с восьми смена.

– У меня тоже с восьми, – сказал Костя. – У них своя работа, а у меня своя.

В понедельник к Варваре Тимофеевне приехали архитекторы района.

Управдом Шура объяснила, что они должны обследовать дом, нет ли в нем просчета, строительного дефекта.

Один архитектор – толстый лысый мужик – все время брал стакан и капал в него из пузырька, и в комнате пахло аптекой.

Варваре Тимофеевне стало совестно, что из-за нее человек тратит свое здоровье. Она забилась в кухню и сидела там с виноватым видом.

Управдом Шура носилась по квартире с легкостью, несвойственной ее объему, и было видно, что переживает яркую страницу в своей жизни.

– А почему сейчас не стучит? – спросила молодая архитекторша с черными очками на голове.

– Не знаю, – сказала Варвара Тимофеевна. – Может, надоело…

– А это у вас что? – Архитекторша ткнула пальцем на подоконник.

На подоконнике в трехлитровой банке своей обособленной жизнью жил лохматый гриб. Варвара Тимофеевна кормила его чаем, сахаром и взамен получала кисловатое терпкое питье, ни с чем не сравнимое. Одни говорили, что гриб полезен. Другие говорили, что от него помирают.

Варвара с готовностью поставила на стол уцелевшую чашку, нацедила гриба сквозь пожелтевшую марлечку и протянула архитекторше.

Та недоверчиво понюхала и подняла глаза на Варвару Тимофеевну. Варвара Тимофеевна смущенно, неестественно улыбнулась, а потом подумала: «Чего это я улыбаюсь? Что, я дешевле стою?» И нахмурилась.

В этот момент на кухню вошел архитектор с каплями и громко спросил, будто Варвара Тимофеевна была глухая или придурковатая:

– Ну что, мамаша, говоришь, домовые завелись?

Управдом Шура красиво захохотала.

Варвара Тимофеевна посмотрела на каждого по очереди и ничего не ответила.

Архитекторы посовещались и ушли.

А на другой день к вечеру явилась Шура и вручила Варваре Тимофеевне направление в психоневрологический диспансер.

Варвара Тимофеевна оказалась четвертой в очереди. Перед ней сидели нарядная барышня и двое мужчин в казенных халатах. При диспансере находился стационар.