Читать книгу "Новый Мир - Александр Столбиков"

К утру они договорились. Шетцинг ругнулся напоследок и допил коньяк, как воду. Сталин пригладил усы, с отвращением отложив источавшую горечь трубку. Потом они долго, как мальчишки после уроков, собирали разлетевшиеся по всему помещению бумаги и листки. Тщательно, по листочку сжигая их в специальном лотке с вытяжкой.

— И все-таки, по-моему, это безумный план. Совершенно безумный, — произнес Шетцинг напоследок. — Слишком ново…

— Только так, — жестко повторил Сталин, — только так! Или вы будете воевать без нас.

Когда солнце выбралось из-за горизонта, окрасив вороненые стволы багряными отблесками, монтеры так же быстро, как собирали переход, разъединили составы.

Первым отошел пришедший с запада, отходя на запасную ветку, разворачиваясь в обратном направлении. Восточный тронулся следом, возвращаясь.

Глава 11

83-й истребительный полк 11-й смешанной авиационной дивизии должен был быть выведен из Франции еще в начале лета. Комполка Миргородский, получивший за недавнюю кампанию звание полковника, ждал перевода как манну небесную, ибо к нему помимо отпуска прилагался весьма вероятный перевод на дивизию, в один из внутренних округов. Делиться, так сказать, боевым опытом. Поэтому все проблемы немецких и французских железнодорожников воспринимались им как неприятное недоразумение. Спокойствия не добавляли и еженедельные указания сверху: не расслабляться, крепить боевую готовность и соблюдать бдительность.

— Гусев, документы по новой технике готовы? — как обычно зычно рявкнул комполка, утвердившись посреди столовой, как памятник нерукотворный.

Столовая в 83-м истребительном была местом сакральным, овеянным легендами и освященным традициями. Все полковое руководство подобралось из гурманов и любителей хорошо и плотно перекусить. Поэтому дела полковые вершились одинаково часто и в штабе, и здесь, в бывшем мануфактурном складе крепкой каменной кладки, одна часть которого была разделена временными фанерными перегородками под хознужды, другая заставлена аккуратнейшей шеренгой длиннейших столов, не крашенных, но гладко оструганных.

— Готовы, тащ полковник! — отбарабанил майор как на параде, всем видом выражая ужас и почтение от созерцания неземного лика начальства. Миргородского любили, несмотря на невоздержанность в речах и стремление приставить «мать…» к каждому слову. Новоиспеченный полковник материться умел и любил, но, в отличие от многих иных командиров, делал это беззлобно, для связности и выразительности речи, а не из желания унизить.

— Тогда что ты там ковыряешься! Тащи свои бумажки. В дивизии ждать не будут!

— Мне с вами ехать?

— А ты как думал, гусь лапчатый?! Кто «Яки» принимал, тот пусть за них и отчитывается.

— Я думал, что останусь за вас…

— Много думаешь. Развелось командиров, вашу мать. Эй, Андреич?

Замполит Павел Андреевич Минин оглянулся, оторвавшись от графика боевого дежурства, который изучал, как если бы на листе стоял личный автограф Сталина.

— Андреич, мы сейчас в штаб дивизии. Остаешься за старшего. Крепи боевой дух, присматривай за побережьем и чтобы никаких провокаций. Чтобы как в песне — на всякий ультиматум достойный дать ответ. Понял меня?

— Понял. Начну с политзанятий.

— Минин, Минин. Ты командиром остаешься, мать твою так и растак, или в читальный зал боевой полк превращать собираешься!? Сказано тебе, держать берег, как жену родную. За порядком следить! Конспекты погодят..

— Слушаюсь!

— То-то. Пошли, Гусев.

Ободрительно ткнув кулаком в живот зама, отчего Гусев вздрогнул, как будто от удара током, Миргородский решительно зашагал к заждавшемуся ГАЗ-67.

— Пархоменко, ты когда машину в порядок приведешь? Больше никаких свечей из штаба тебе не будет. Сломается, в припрыжку любимого командира повезешь!

Где-то за порогом, постепенно удаляясь, продолжал бушевать голос командира. Минин посмотрел вслед ушедшим, потом глянул на полкового особиста, перевел взгляд на окно, в котором щедро мешались яркая желтизна солнца и ультрамарин французского неба. И, наконец, убедившись, что отец-командир удалился, облегченно вздохнул, подошел к раздаточному окошечку и позвал главповара. Война войной, а порция омлета с кофе были очень даже кстати. Особист, скромно и одиноко принимавший пищу в углу, тоже вздохнул, но с затаенной грустью. Только замполит мог заставить повара не просто готовить, а готовить так, что в столовой всегда стояла очередь за добавкой. Но вот в особистской миске по странному стечению обстоятельств еда всегда оказывалась не то чтобы совсем несъедобной…

Мстить с использованием служебного положения было как-то мелко и недостойно. Просить — унизительно. Оставалось страдать и стоически переносить трудности, представляя себя революционером в царском узилище.

«Вообще распустились, распустились, ничего не скажешь», — подумал начальник особого отдела полка, мешая недослащенный кофе и созерцая упитанную фигуру замполита.

Для советской стороны перерыв в боях, который сначала был лишь коротким эпизодом в череде яростных сражений, как-то незаметно перешел в затяжную передышку. Неделя сменяла неделю… и ничего не происходило. Большая часть личного состава восприняла это со сдержанным удовлетворением, потому что война войной, долг долгом, а то, что больше не надо убивать и умирать, было объективно хорошо и вызывало вполне естественную радость, щедро приправленную естественным удовлетворением победителей. Но у немецких соседей накал воздушных поединков если и спал, то совсем ненамного. Каждый день приносил новые известия о непрекращающихся боях по обе стороны Ла-Манша и непосредственно над его волнистой гладью. Исправно распространяющиеся «Листок военного календаря» и переводной «В бою!» пестрели описаниями новых подвигов славных немецких авиаторов, сплотившихся в борьбе против гидры британского злодейства.

Англичане не жалели сил и старания, изо всех сил задевая немцев, где только возможно. Достаточно было поймать соответствующую радиоволну (запрещенную страшными запретами, но прослушиваемую всеми, благо дальность позволяла ловить англичан даже слабенькими приемниками) и услышать знаменитое «Говорит национальная служба Би-би-си. В эфире новости…» А вот советских «соседей» для бриттов словно не существовало. Даже гнусные английские ночники не досаждали. И, в свою очередь, строжайшие приказы родного командования запрещали задирать островитян, ограничивая боевые задачи охраной берега и пролива.

Советские авиационные части и соединения крепили, боролись и изучали, а над ними день за днем пролетали немецкие самолеты, участвуя в тяжелых боях над туманным Альбионом. И большинству было непонятно, почему они не сражаются рука об руку со старыми боевыми товарищами, как это было совсем недавно во Франции. В советских летчиках, большинство из которых были молодыми, сильными, агрессивными парнями, исполненными чувства собственной значимости, росли определенная зависть и чувство соперничества. А более всего — недоумение и непонимание происходящего.