Читать книгу "Легкая голова - Ольга Славникова"

В ответ на это морда Вована дернулась такой затравленной злобой, что сразу стало понятно: жизнь у Вованища не сахар.

— А я тебе денег должен, помнишь? — Максим Т. Ермаков улыбнулся так широко, что почувствовал упругое сопротивление собственных ушей.

— Ну, — настороженно подтвердил Вован, и голос его, шершавый и севший, все-таки был тем самым, что десять лет назад вгонял Максима Т. Ермакова в холодный пот.

— Поехали ко мне, отдам, — предложил Максим Т. Ермаков с отчетливым чувством, будто видит самого себя в каком-то странном сне.

Кровавые, как рыбий потрох, глаза Вованища заворочались в глазницах.

— С чего вдруг такое счастье? — просипел он, ежась.

— Да просто деньги есть, — честно ответил Максим Т. Ермаков, вспомнив, что дома точно лежат доллары, «серая» часть зарплаты, позавчера полученная в конверте.

Теперь уже сам Вованище заметался, как бы зашатался на месте, пытаясь ступить заношенными кедами налево, направо, вперед, назад.

— Пошли, — решительно бросил Максим Т. Ермаков и двинулся мимо полуразрушенного строя пикетчиков к запаркованной «тойоте».

Еще немного помедлив, Вован, словно намагниченный обещанными деньгами, последовал за Максимом Т. Ермаковым, причем горбоносой белой вороне пришлось семенить за ним с протестующим криком, пока Вованище не догадался просто бросить на землю древко транспаранта. Минуя фээсбэшный фургончик, разрисованный на этот раз рекламой турагентства, с двумя условными пальмами, похожими на зеленые настольные лампы, Максим Т. Ермаков со злорадством заметил, как вытянулись физиономии дежурных социальных прогнозистов. В их моргающих глазках мысли мелькали, будто символы на барабанах игровых автоматов, пока не установилось одно и общее: могли бы — убили. «А вот не можете!» — внутренне возликовал Максим Т. Ермаков, делая в сторону социальных прогнозистов смачный непристойный жест.

Сразу стало понятно, что с Вованищем будут одни мучения. Он двигался неуверенно, враскачку, каждая его нога норовила на один шаг вперед сделать полшага в сторону. Максим Т. Ермаков сперва подумал, что Вован отчегото не хочет ехать за своими деньгами, а потом догадался, что это у него такая походка: будто двигают, переваливая с угла на угол, тяжелый шкаф. В «тойоте», на комфортабельном переднем сиденье, Вован снова сделался небольшой и усохший; видно было, что он не езживал в автомобилях такого класса. Сбив с панели на пол пачку сигарет, Вован, пристегнутый ремнем, весь изъерзался, пытаясь выудить пропажу в неравной борьбе со своими нескладными ножищами, торчавшими вверх наподобие противотанкового ежа. Максим Т. Ермаков вел «тойоту» машинально, думая: «Зачем я все это делаю?» Салон машины весь жужжал, полный почти уловимыми для глаза роящимися точками; у Максима Т. Ермакова было ощущение, будто он везет на пассажирском сиденье тикающую бомбу — однако бомба, извлеченная из толпы пикетчиков, фактически украденная из-под носа социальных прогнозистов, теперь на какое-то время принадлежала ему.

В подъезде дежурные, видимо, уже извещенные коллегами о поведении объекта, попытались испепелить Максима Т. Ермакова горящими взглядами, но объект живо втолкнул украденного Вована в душную квартиру. Вован, озираясь, скинул свои опорки; носки его оказались бумажного, несколько разного, серого цвета, из дыры глядела красным буркалом толстая мозоль. На кухне Вован сразу забился в угол, втянул голову в плечи по самые уши.

— Кофе? — светски предложил Максим Т. Ермаков, берясь за чайник.

— Деньги.

— Как скажешь.

В комнате Максим Т. Ермаков достал из-под стопки белья пачечку долларов (ему в последнее время выдавали нелюбимые в московских обменниках потертые купюры), отсчитал двадцать пять тряпичных «франклинов». Потом, словно кто толкнул его под руку, добавил еще пять.

— Вот, держи. Даже с процентом, — гордо объявил он, вернувшись на кухню.

Вован принял неожиданное богатство двумя руками, заметно дрожавшими. Долго не мог успокоиться, тер в пальцах каждую бумажку, будто надеялся, что от трения одна сотня расслоится на две. Наконец упаковал доллары во внутренний карман куртейки, застегнул их там на какую-то мелкую увертливую пуговку.

— Вот теперь и выпить можно, если, конечно, нальешь, — проговорил он подобревшим страшным голосом, вытягивая дурнопахнущие ножищи под Просто-Наташиным беленьким столом. — Кофе ты себе оставь, мне бы чего-нибудь… — Тут Вован мечтательно возвел глаза к потолку, точно предполагая, что оттуда к нему на шелковинке спустится бутылка водки.

Максим Т. Ермаков, почесывая затылок, отправился к бару. Минуту выбирал между виски, водкой и коньяком. Затем, ведомый наитием, сгреб все брякнувшие бутылки, точно дрова, в охапку. Зачем беречь, если самому Максиму Т. Ермакову все эти элитные жидкости — пустые хлопушки? Держал запас в основном для девок, но девки сейчас не главное. У Вована при виде такой богатой выпивки морда озарилась словно бы солнечным светом. Максим Т. Ермаков, решивший ничего не жалеть, настрогал колбасы, вскрыл мясную и рыбную нарезку, изничтожив таким образом весь запас, доставленный накануне одной из старательных путан.

Вован употреблял алкоголь толково, с надлежащим почтением к стопке. Он наполнял ее до краев, с горбом, нес, сам сгорбившись над нею, к приоткрытому рту и резко замахивал в горло; была в этом особая плавность и пластика, напоминающая рывок веслами в бурной водной пучине. На параллельную стопку Максима Т. Ермакова, ходившую реже и не опорожнявшуюся, Вован из вежливости почти не обращал внимания, только иногда тянулся к ней с бутылкой «маленько освежить». Да, жизнь вышла говно. Отмотал два года от звонка до звонка. Кто зону не топтал, не поймет. Мать померла, пока сидел. С аппендицитом ходила неделю, боялась, денег много возьмут в больничке. Везде боялась платить, думала, с нее в магазине за макароны спросят миллион. Дура, хоть и мать. Потом, когда повезли на «скорой», узнала перед смертью, что аппендицит вырезают бесплатно. А он, Вован, весь срок без передачек, на одной баланде. Ну, откинулся с зоны, работал там-сям. После зоны какой институт? Курсы только закончил. Одни, другие. Где на курсах хорошая стипендия была, туда и шел. С последней работы выгнали за правду. Правды в глаза никто не любит. Он, Вован Колесников, так и сказал старшине: мол, ты, Валерий Палыч, козел. А как не козел? У него и фамилия была Козлов. Ну, выперли сразу, типа за нарушение техники безопасности, зарплату за три месяца не выдали, мол, денег нет у станции. Хочешь, говорят, бери списанным снаряжением, свое дело откроешь. А какое там снаряжение? Не то что техника безопасности — чистое самоубийство. Клеено-переклеено, дыра на дыре. Бери, говорят, не жалко! Ага, нашли идиота…

Спросил про жизнь — терпи. Вован, расслабившись, говорил врастяжку, с тупой рассудительностью пролетария, видавшего всякие виды. То и дело он косился себе на грудь, туда, где были спрятаны деньги, будто там у него сиял только что полученный новенький орден. Максим Т. Ермаков, преодолевая ужас — точно с сердца каждую минуту рывком сдирали пластырь, — не столько слушал, сколько наблюдал за гостем из прошлого. В самом начале весеннего тепла Вован был покрыт грубым темным загаром — видно, что многолетним, мореным; шея его, с прожилками светлых морщин, напоминала жареный бекон. Мужицкие татуировки, некогда делавшие кулаки Вована особенно жуткими, расплылись, как чернила на промокашке; на правом безымянном пальце тускло желтело вросшее в мясо обручальное кольцо.