Читать книгу "Всем смертям назло - Вадим Давыдов"

— Да, — Гурьев улыбнулся. — Не только назвался сам, но и любезно сообщил имя предыдущего визитёра.

— Я так и знал, — пробормотал Ладягин. — Так и знал. Я думаю, имя – это некий код информационной структуры, некая ключевая комбинация, произнеся которую, его… можно вызвать… переместить… Например… в себя… Господи, помилуй!

— Так он что же, рассчитывал, будто я, потрясённый тем, что мне открыто – ах, ох, ух! — имя демона, начну его склонять и спрягать на все лады?! И тем самым… — Гурьев прищурился. — Нет, что-то в этом, конечно же, есть. Неужели он на это рассчитывал?

— А вы… не собирались? — спросил священник, не сводя с него взгляда.

— Это когда вы на меня заорали? — приподнял Гурьев правую бровь. — Ну, я не так глуп, как вам могло бы показаться, отче. Или вы опасались, что он «зачепился» и сейчас «потянет меня за язык»?

— Представьте себе, опасался, — кивнул священник. И продолжил задумчиво: – Всё-таки странно. Ведь он не может не понимать, что иного выхода, кроме другого тела, у него нет. Почему он не попробовал?

— Потому что там были не вы и не я, батюшка, — сказал Ладягин. — А Якова Кирилловича, да ещё при мече, они боятся.

— А вы что молчите, господа? — обратился Гурьев к офицерам. — Хочу услышать и ваши соображения.

— Нет никаких соображений, Яков Кириллович, — щёлкнул каблуками Карташев. — Пока нет. Слишком мало сведений. Согласен с господином Ладягиным и батюшкой в том, что имя называлось с умыслом принудить вас к произнесению оного. Всё остальное не заслуживает доверия.

— И я не расположен ему доверять – даже в том, что касается их пресловутых имён, — Гурьев провёл тыльной стороной ладони по подбородку. — Вообще, всё это напоминает дешёвую оперетку, вы не находите?

— Нет, — отрезал священник. — Не нахожу. Что вы собираетесь предпринять?

— Собираюсь вколоть ему стимулятор и попробовать разговорить. Может, зверёк, как следует испугавшись, заставит нашего «красного барона» распеться.

— Вы что, не понимаете, насколько это опасно?!

— Отче, ему совершенно некуда там деться, — мягко проговорил Гурьев. — Вы уже убедились, что работает и меч, как детектор, и применяемые мною методы. Как только я сообщил ему о его шансах, он тут же вылез и начал, как говаривал в таких случаях мой дедушка, «казать мине козу». Уси-пуси. Обхохочешься, на самом деле. И я совершенно не понимаю, почему следует бояться какого-то солитёра. Вы как хотите, а я считаю, что это просто какой-то неизвестный науке тонкий паразит, и ничего больше.

— Науке сии паразиты, возможно, и не известны, — покачал головой священник. — Зато пастырям Церкви известны, и известны весьма неплохо. Вплоть до классификации и иерархии таковых… паразитов. И дело не в опасности этих падших духов для вас лично, Яков Кириллович. Дело в том…

— Что непонятно, как же сей дух может бояться человека, не причастившегося святых тайн и в жизни не побывавшего на исповеди, а также несущего совершенно невместный, с точки зрения богобоязненного пастыря, груз смертных грехов, среди которых самый малый – половая жизнь вне брака, — с улыбкой закончил Гурьев. — Фи, отче. У меня всё время такое чувство, будто вы меня боитесь. Я потому и пытаюсь вас рассмешить, что мне это страсть как мешает.

— Ну, если вас, Яков Кириллович, сами бесы, и те боятся, и при вашем появлении начинают многогрешные тела, в коих угнездились, в панике покидать, то чего же вы от меня-то ожидаете?! — уже несколько спокойнее отпарировал священник. — Я-то всего лишь обыкновенный смертный, хоть и пастырского сана удостоен, чего, как теперь понимаю, в силу своих способностей в Господнем промысле сомневаться, совершенно незаслуженно…

— Начинается – «аки, паки, каки», — вздохнул Гурьев. — Может, это бесы вам сомнения внушают, дабы оружие веры из ваших рук выбить? Не поддавайтесь! Смейтесь, отче. Смейтесь! Это здорово! В смысле – и для здоровья хорошо, помимо всего прочего. Ну, когда господа офицеры меня пуще чертей боятся – это мне, в некотором роде, лестно и полезно, — Гурьев посмотрел на Карташева и подмигнул слегка смутившемуся майору. — Я ведь могу и в ад повелеть отправиться, и если в этом случае страх ослушаться моего приказа более страха перед бесами окажется, мне только на руку. Однако и страх должен помещаться в некие границы, ибо парализованный страхом человек не способен думать, анализировать и делать выводы. Я вас, любезные господа мои, для того и щекочу постоянно – смейтесь, смейтесь! — дабы страх ваш слегка утихомирить, в рамочки ввести. Смешное не страшно. Мне требуется помощь ваших умов, а трепетать и благоговеть будете пред образами в церкви. Отче! — снова повернулся Гурьев к священнику. — Ну, скажите, что мне сделать, чтобы вы меня бояться перестали? Ну, хотите, облейте меня святой водичкой, помашите перед носом кадилом, наденьте крест на шею, провозгласите магические формулы – и стану я, по-вашему, православным християнином!

— Не станете, Яков Кириллович, — вздохнул священник. — Мне ли этого не понимать? Не станете. Вера вам в душу должна войти, тогда и поговорим.

Никакой веры нет, подумал Гурьев. Вера и неверие – всего лишь свойства разума, присущие либо неприсущие личности. Ничего внешнего в этом нет. На самом деле вообще практически ничего нет: есть только человек – и ветер в лицо. Этот мир человека и ветра нужно обустроить хотя бы немного. Просто жить в мире, в котором человек появился на свет, очень страшно. Надо придумать себе точку опоры. Точку приложения сил. Одним для того, чтобы жить, достаточно сущего пустяка – веры. А мне?

— А страх свой обуздывать надобно, в этом с вами согласен совершенно, — продолжил отец Даниил после некоторой паузы. — Обещаю всяческие усилия прилагать.

— Ну, хоть так, — проворчал Гурьев. — Тогда – улыбнитесь, отче, потому что после того, как я снова закроюсь с нашим подопечным, мне потребуется всё ваше самообладание.

— Вы всё-таки собираетесь попробовать?!

— Ещё как собираюсь.

— Вы ведь так и не дали мне договорить. Я просто опасаюсь – и поверьте, не без оснований, хотя вы, конечно же, моим источникам не доверяете, — что, когда вы его «разговорите», он душу-то и уничтожит окончательно! Вы его исповедаться заставите, а он…

— А священника при этом не будет. И тайна исповеди, коя велика есть, непременно нарушится. Отче, он же вам не поверит. Он решит, что мы ваньку валяем.

— А вам поверит?

— Нет. Но я обещаю ему сказать. Ваше человеколюбие, отче, может обернуться бедой. Вас я к нему не пущу. Я и так уже на столько уступок согласился, что меня господа офицеры просто сместят скоро за бесхребетность: и от допроса с пристрастием отказался, и помиловать обещал – и всё из уважения к вашему сану и убеждениям. А вы?

— А ваше… жестокосердие, Яков Кириллович, меня более всего и пугает, — покачал головой священник. — Всё упомянутое не ради него или меня – ради вас самого! Это же человек, душа живая, как же можно?

— Это резидент Коминтерна, батюшка, — подал голос Карташев.