Читать книгу "Блюз черной собаки - Дмитрий Скирюк"

Так уж вышло, что я в пионерских лагерях ни разу не был: и сам не хотел, и родители не настаивали, но по фильмам и рассказам друзей и подруг, по студенческим поездкам на картошку прекрасно знаю про любимую детскую забаву — рассказывать страшилки на ночь. Подозреваю, что корреспондент над читателями просто издевался и в итоге основательно запугал полперми. Это было какое-то дурное поветрие. Ребятишки, вдохновлённые вниманием газетчиков, старались как могли. Сенсацию усиленно раздували, лагерь даже показали по телевидению. Две-три недели спустя оказалось, что «чертей» видели уже все, включая вожатых и начальство. В дело пошли уже откровенно придуманные истории. Тираж газеты взлетел до небес, что, правда, не спасло комсомольский орган: сперва самые талантливые организовали приложение «Дети стронция», но после пятого выпуска вчерняк рассорились с редколлегией и ушли в свободное плавание, в ультимативной форме отказавшись вернуться, пока «Молодую гвардию» не переименуют в «Боровинку». Одни подались в бизнес, другие получили по мозгам, третьи банально спились. Газета превратилась в рекламный листок и вскоре приказала долго жить. История с «Солнечным» помаленьку стала забываться, а тут ещё грянул путч (ГКЧП), и всем стало не до того.

Во всей этой истории было что-то подозрительное, уже тогда она меня напрягала. Мне как врачу смешно читать сообщения о гигантских тварях-мутантах: любой специалист скажет, что это невозможно, хотя бы в силу естественных биологических ограничений по величине и возрасту животного. Другое дело, что обывателю обычно хрен чего докажешь: специалистам он верить не склонен, и раз газета написала, значит, так оно и есть, а ты дурак. Естественно: у нас в России газеты всегда правы. Объяснять бесполезно: чтоб он понял твои доводы, ему нужно курса три отучиться в меде или на биофаке, но после этого ему ничего не надо будет доказывать. Поэтому подобные темы для журналюг — неисчерпаемый источник вдохновения, «пипл хавает» их в любом количестве, особенно в смутные времена.

Но пионерские истории «про пришельцев» заставляли думать иначе.

Естественно, девяносто процентов россказней — враньё. Вопрос в другом: что послужило импульсом? Бомжи, которых в те годы развелось немерено, желание голодного журналиста заработать или дети в самом деле видели по ночам нечто странное? Ведь разные смены, мальчишки, девчонки, все они, не сговариваясь, по просьбе корреспондентов рисовали практически одно и то же — коренастые рогатые фигурки, мохнатые рожицы на ножках, ушастых одноглазых гигантов и непонятных зверьков. А дыма без огня, как известно, не бывает…

Если вспомнить, подобные вещи встречались в рассказах пермяков и раньше, вплоть до революционных времён. Возле Нытвы десять лет назад четыре летающие тарелки облучили стайку мальчишек; одного из них я знаю лично, ему сейчас двадцать четыре, он до сих пор боится зеркал, лунатит и мучается кошмарами; врачи говорят, у него необратимое нарушение фазы сна. В небе над Кунгуром, Усть-Кишертью и окрестными деревнями часто видят загадочные чёрные шары. А очень давно, годах в двадцатых, на старой дороге из Усолья в Орёл-городок (она при заполнении водохранилища ушла под воду) часто видели блуждающий светящийся сгусток — местные жители называли его драконом. Что до аномальной «пермской зоны» около села Молёбка, так «М-ский треугольник» и вовсе стал притчей во языцех — о ней кто только не писал: и Мухортов, и Бачурин, и Золотов с Шацкой, и сам Ажажа… Катавасия в «Солнечном» явно относилась к явлениям того же порядка. Только откуда это мог знать мой телефонный информатор? Да ещё за два часа до того, как мы повстречали Михалыча?

В этом изложении может показаться, что ход моих размышлений был гладок и последователен. На деле же совсем наоборот. Жара снедала, воздух сделался душен и тяжёл от выхлопных газов. У меня снова начала кружиться голова. Мысли ворочались трудно, память работала плохо. Я не мог решить, прав Сашка или нет, мне непременно нужно было взглянуть на эти рисунки.

— Жан, а как трамваи поворачивают? — вдруг спросила Танука.

— В смысле?.. — обернулся я. — Не понял.

— Ну, как они поворачивают-то? Колёса ж железные, а там развилка. Перекрёсток. Я иногда вижу — трамвай стопится, трамвайщица выходит, что-то переводит рычагом и едет дальше. Но обычно-то он так едет, сам по себе. Как так?

— Ну, передняя тележка поворотная, — пояснил я. — Если посмотреть, видно, как она крутится. Или, может, на стрелку сигнал из кабины подаётся, стрелка автоматическая… Впрочем, не знаю. А зачем ты спрашиваешь?

— Так… — пожала плечами она. — Интересно. Тебя в детстве разве не интересовало ничего?

— Интересовало, — грубо сказал я. — Три вопроса: откуда берутся дети, как в конфеты попадает повидло… и почему у волейбольного мяча все швы внутри.

Настала очередь Тануки таращить глаза:

— Какие швы?

Я вздохнул. Конфеты и происхождение детей, как видно, тайной для неё уже не были… Впрочем, что да, то да — о сексе при нынешнем количестве сетевой порнухи дети узнают раньше родителей, а конфет она не ест.

Да и в волейбол вряд ли играет.

— Ну, он же шитый, — пояснил я и показал руками. — Видела волейбольный мяч? Так вот. Допустим, его сшивают снаружи, потом выворачивают. Но через что? Там никаких дырок нет, только маленькая пипка для насоса… Слушай, тебе правда так срочно надо на концерт или это просто такой предлог, чтоб уйти?

— Правда надо. И предлог. Извини.

Извинялась она будто ругалась.

— Как у нас со временем? Выкроим полчасика?

Танука глянула на телефон:

— Вполне, даже если пешедралом… А что?

— Мне нужно в библиотеку. Здесь рядом. Пушкинская.

— Я знаю, — кивнула она. — А зачем?

— Посмотреть кое-какие старые газеты.

— А, — догадалась она, — это про тот Солнечный, о котором говорил твой фотограф?

— Он не мой фотограф. Сейчас расскажу…

Вкратце я поведал все, о чем размышлял. Танука слушала рассеянно, но при этом у меня возникло впечатление, что рассеянность эта напускная. Она, быть может, невнимательно следила за тем, что вокруг, даже пару раз споткнулась, но рассказ воспринимала со всем тщанием. Косвенным подтверждением тому стала фраза, сказанная ею после:

— Я тоже хочу посмотреть.

— Посмотреть-то можно, да есть одна сложность, — признался я. — Я туда не записан.

— Куда? В библиотеку? Что-нибудь придумаем. Пошли. К тому же по пути.

Ага, так значит, мы всё-таки решили идти пешком…

В молчании мы прошли до поворота, свернули и двинулись к парку возле Оперного театра. Танука упорно смотрела вниз и жевала резинку. Только что она была нервозной, взвинченной, и вдруг опять включилось «охлаждение». Сработал «датчик температуры». Чёрт, я думаю об этой девке, как о каком-то роботе…

— Ты чего такая смурная? — не выдержал я.

— Так, — неопределённо ответила она, потом, спустя десятка два шагов, добавила: — Не хочу вспоминать. Я когда-то здесь училась.