Читать книгу "Институт сновидений - Петр Алешковский"

Мальчик отрезан от берега. Зорька стоит спокойно, ждет, когда ею займутся, прядает только ушами и обмахивается нечесаным, в репейниках хвостом – отгоняет оводов. Мальчику страшно – кругом вода, телега застряла. Он начинает просить ласково и тягуче:

– Зорька, Зорька-а – потиглён, по-тиг-лён, Зорька, сиглики, сиглики, ну?

Зорька не двигается с места, иногда только вывернет голову, посмотрит большущим глазом и опять стоит – ждет подмоги.

Делать нечего – мальчик смиряется и, не выпуская вожжи из рук, тихонько заводит:

– Мбондим, мбондим – я, Эне, мене, мнай, Мбондим, мбондим – я, Эне, мене, мнай.

По берегу бежит дядя Вова – почтальон, на бегу матюгается, машет руками. Но никуда не деться – кругом вода, а в воде – ключ, холодный, как налим. Дядя Вова с хворостиной. Он скидывает сапоги, штаны, бредет по глинистому дну, шатается, грозит хворостиной. Дядя Вова доходит до телеги, вырывает у мальчика вожжи, но, не удержавшись, поскальзывается, падает в намученную воду. Дядя Вова очень злой. Он встает и, вместо того чтобы помочь Зорьке, принимается хлестать мальчика хворостиной. Это очень больно.

Мальчик плохо соображает, мечется по телеге, но там негде укрыться. Тогда он кубарем слетает в холодную воду. Бежит с ревом к берегу. Пусть ключ, пусть налим, пусть он лучше утонет.

– Сука! Сука! Сука! – кричит он на почтальона, поднимает с земли камень, но добросить ему не по силам.

Скуля, забивается в кусты акации. Трусики, ноги, пузо – все в глине. Как теперь идти домой? Ведь бабка уши надерет, точно надерет бабка.

Он сидит в кустах, слюнит руку, слюнит красную полоску от хворостины, подвывает. Потом ложится на траву – здесь в кустах маленький клочок травы, здесь, когда другие ребята приходят из школы, у них бывает штаб, бывает и окоп. А, бывает, тут рассказывают страшные истории: про Красную Маску, про покойника, про Белую Простыню, про Черную Дверь, про Красного Мальчика, про Белую Перчатку, про Отрезанный Палец, про Кровавую Тетку… Он их боится, но слушает, каждый раз слушает, хотя и знает наизусть. Он переворачивается на спину, смотрит в небо и очень скоро заводит:

– Эне, мене, мнай,

Мбондим, мбондим – я,

Эне, мене, мнай,

Мбондим, мбондим – я…

Он даже начинает прихлопывать себя в такт по измазюканному глиной пузцу. Что такое – эне, мене, мнай? Что такое – мбондим, мбондим – я?

Старшина

Если пьяный – сидит на лавочке откинув голову, раскрыв рот. Смотрит в небо. Если очень пьяный– голова на коленях. Плачет. По небритой щетине размазывает следы грязной, мазутной рукой. Жалеет ребятишек. Потом идет бить Надьку. Да только та уже ученая – первой цепляется в волосы, а ногтями прямо в глаза метит. Так и существуют – вечно он исполосованный, а она с синяками.

Утром он уходит в мастерские яхт-клуба – возится с дизелями, варит, клепает, до половины пятого. Потом часа два, если не успел принять, шабашит. Потом пропивает, что зашабашил. С мужиками. С Надькой. Запивает квасом, но сперва дает напиться любимице – Светланке. Трехлетняя Светланка умница: как отмочит матом – все ржут. Светланка пятая. Последняя. Надька побожилась больше не рожать. Но она всегда так божится, и он прощает. Ему лестно – Надька ведь, еще и живота нет, – всем растрепет внаглую. А тут – после четырех парней – пятая девочка. Надька ею закрывается, когда сам идет ее бить. И он отступает. С дочкой на руках – никогда. Ложится спать. А утром, не поев, уходит в цех. И парни все норовят к нему – прогулять школу. Он их не неволит. Трое старших по два года в одном классе сидят. И бабушка Катя, его мать, только головой качает – зачем детишек мучить, если они неспособные. Прожила же она, читать не научилась, а прожила, и как поработала – дай Бог каждому другому. А от книжек – вред. Тут в семье пример – Оленька, сестрина дочка, все книги читала, и ночью и днем читала, не оторвать было. А после всех жалеть стала, сидит, плачет – жалеет. Теперь и не узнает никого, когда ее навещать мать приезжает. Нет уж, без книжек оно и лучше.

Бабушка Катя ходит в церковь. Службу знает наизусть лучше грамотных, но теперь уже не поет – зоб ее замучал. Уже она помирать этой зимой собралась, хорошо, Валюша, старшая дочка, спасла. Унесла на руках из собственного дома. Отогрела. И сидит теперь бабушка Катя на лавочке, через дом от сына, а тот, голову закатив, смотрит в небо. Или плачет. Жалеет детей.

И бабушка Катя жалеет. Когда придут – всегда накормит. Но старшие уже стесняются – не ходят. Вывалят на пол сухие корки, выбирают, что еще съедобно, и отмачивают в чае. А Светланка ползает по ним, ползает и так в них и заснет, и описается во сне. Или стоя спит – как лошадь – голову на диван положит и спит.

Это, значит, у Надьки зарплата. Она сто рублей получает в яхт-клубе – моет полы. Летом еще семьдесят – моет уборные на турбазе. Оттуда и волочет оставшийся суп или второе – летом дети едят хорошо. Да еще получает как мать-героиня в городе деньги – тогда купит бутылку, а остальное – детям. Поит Светланку квасом, а та выпевает: «Мама – пиво. Мама – пиво». Надька ржет: «Не пиво, доченька, квас». А Светланка улыбнется хитро и руки в нем моет. А потом и попьет – или ребятня выдует. Квас вкусный!

А он, как приходит домой – к Светланке. А она – «папа». И папа, если в силах, возьмет на руки, иногда и по голове погладит, и щетиной небритой ее щечку бархатную пощекочет. Когда у Надьки зарплата, и он напьется, и давай ее колотить. Потому последнее время Надька зарплату получит, и за ворота – в город. Раньше и без зарплаты сбегала – поили ее, а теперь только с зарплатой – сама, что ли, поит? Два-три дня нет ее, потом вернется. Без гроша, конечно. Глаза выпученные. Лежит на диване, стонет, дети вокруг нее ходят – носят ей чай. Отпаивают мамку.

А он придет – зыркнет на нее, и на лавочку. А Надька отлежится, приползет. Сядет рядом. Щелкает семечки и жалуется на селезенку. Или прощенья у него просит. Или не просит. Так сидят.

Кто пройдет – поздороваются. И с ними поздороваются. А после перемывают Надькины косточки. А что остается? Ребятишек жалко.

И ему жалко.

Он сидит допоздна. Надька смотрит телевизор – фильм. Она до фильмов охотница. Дети тоже смотрят. Пока не заснут тут же – где кто.

А он – сидит. И если плачет – значит, совсем уже пьяный.

Ему за тридцать шесть. Но с виду не дашь. Он уже и забыл, когда вернулся с флота. С атомной. Потом взял Надьку – от кого-то отбил, – та с семнадцати лет была выгнана из дому. А он красавец был знатный – я те дам! Потом пошли дети. Не сразу – лет через пять.

Он ходил к доктору – проверяться. Доктор сказал, что своих у него никогда не получится. И утешил – хозяйство будет работать исправно.

Он пришел весь в лычках, в значках, даже с медалью. Старшиной первой статьи. Тому свидетельство – фотография. Висит на стенке у бабушки Кати над кроватью, среди всех ее детей и внуков.

«Что ни говори, пришел-то он гоголем – любая замуж соглашалась. А он шалаву выбрал, прости, Господи», – бормочет старуха на лавочке.