Читать книгу "Чтиво - Джесси Келлерман"

Усы были наклеены вверх тормашками. Вместо того чтобы обрамлять верхнюю губу, они устремлялись вверх, точно изумленно вскинутые брови. Из зеркала смотрело поразительное лицо, наделенное двумя парами изумленно вздернутых бровей: над глазами и губой. «Вот уж не ожидала», — будто говорила верхняя половина лица. «И я, — соглашалась нижняя. — Нет слов». Пфефферкорн скорчил угрюмую мину, пытаясь выровнять шеренгу усов. Вроде получилось. Если весь день хмуриться, Фётор, пожалуй, ничего не заметит.

— Считаю до трех. Раз.

Хмурясь, Пфефферкорн выскочил из ванной.

— Два…

Хмурясь, распахнул дверь. На пороге улыбался Фётор, который уже выкинул второй палец. Пфефферкорн представил себя со стороны: хмурая рожа, испуганный взгляд. Неубедительно. Словно в подтверждение этого, улыбка Фётора пригасла, и Пфефферкорн понял: игра окончена. Маски сорваны. Он уже покойник. Хотя с толикой удачи еще успеет добраться до оружия. Предпочтительнее зубная щетка-нож. Дезодорант-шокер гарантирует чистоту, но потребует лишнего движения — снять колпачок. И еще неизвестно, совладает ли с неохватным Фётором. Бог с ней, с грязью, выбираем нож. Как учили, Пфефферкорн мысленно прикинул порядок действий: упасть на пол, перекатиться к шкафу, схватить сумку, раздернуть молнию, отбросить первое фальшивое дно, потом второе, потом третье, цапнуть щетку, выкинуть лезвие и всадить нож. Поди-ка успей. Все хмурясь, Пфефферкорн попятился. Широко улыбнувшись, Фётор крепко ухватил Пфефферкорна за руку.

— Опоздаем, — сказал он и потащил его к лифту.

78

Пфефферкорн не ожидал, что сохранение угрюмой мины потребует громадных усилий, от которых уже сводило пылавшее лицо. По щиколотку в чавкающем навозе, он долго осматривал козье жилье. Одна деталь, прежде не подмеченная, отвлекала внимание: после пересадки кожи с верхней губы подушечка левого указательного пальца стала абсолютно гладкой. Теоретически можно совершить преступление, не оставив отпечатков, — правда, если совершить его одним пальцем. Мелькнула мысль: кажется, любопытная тема. Только, пожалуй, не для романа, а киносценария. Пфефферкорн вновь сосредоточился на хмурости.

В конце экскурсии он получил прощальный подарок — три пузырька навоза, богатого питательными веществами.

Под деревом на обочине дороги Пфефферкорн и Фётор дожидались возвращения кучера, который отвезет их в город. В иных обстоятельствах запах сена и перезвон бубенцов могли бы навеять покой. Хмурясь, Пфефферкорн отметил внешнее сходство между временным помощником заведующего навозом, проводившим экскурсию, и аудитором-ассистентом Министерства газвыделяющих полутвердых веществ, который накануне осчастливил приемом.

— Двоюродные братья, — сказал Фётор.

Пфефферкорн вскинул брови — настоящие, — удивленный столь откровенным признанием кумовства.

— Мы все друг другу родня. Где родился, там и сгодился, так? — Фётор показал на кайму крутых холмов вкруг Злабской долины, загнавших ее обитателей в тесное соседство: — В свете этого наша печальная история обретает подлинную трагичность. Вредим только себе.

Пфефферкорн хмуро кивнул.

— Я уже говорил, что встреча с новым человеком — редкая почесть. — Фётор потрепал спутника по плечу и не убрал руку, словно угомонял взбалмошного ребенка.

Сердце Пфефферкорна екнуло. Он не успел ничего ответить — на дороге в ленивых клубах пыли возникла тройка. Повозка остановилась, забрала пассажиров. Фётор что-то шепнул вознице и сунул ему пару бумажек. Кучер кивнул. Вместо того чтобы развернуться в сторону города, он щелкнул кнутом, направляя коней прямо.

Пфефферкорн нахмурился, уже неподдельно.

— Куда мы едем?

— До чего ж славный денек, а? — сказал Фётор. — Давайте прогуляемся.

Повозка громыхала вдоль полей в буйстве клевера. Солнце крапило меланхоличные остовы советских тракторов. Все реже встречались подворья, щербатый асфальт сменился бороздами засохшей грязи, а жужжание насекомых стало таким громким, что Фётору приходилось его перекрикивать. Пфефферкорн не слушал. Мысль о превосходящих силах противника и полной собственной безоружности так его тревожила, что временами он забывал хмуриться, но потом, спохватившись, мрачной гримасой опускал устремленные вверх усы.

Подъехали к развилке. Проржавевший указатель извещал, что до разрушенного ядерного реактора — три километра. Кучер свернул на другую, никак не обозначенную дорогу. Пфефферкорн заерзал.

— Уже близко, — сказал Фётор.

Впереди строй деревьев отмечал северную границу леса Лыхабво — зоны, равно запретной для туристов и местных жителей. Приказав остановиться, Фётор сунул вознице еще пару бумажек.

— Идемте. — Он обнял Пфефферкорна за талию и увлек в лес.

79

Повсюду виднелись следы высокой радиации. Асимметричные листья дубов и кленов были размером с гитару. Под ветерком клонился психоделический папоротник. По валунам, зачерненным лишайниками, шныряли девятипалые пестрые белки. В обычных лесных ароматах (сладком запахе прелой листвы и пикантной волне от нагретых солнцем камней) слышалась странная химическая нота. Рак заработаешь как нечего делать, подумал Пфефферкорн. Но сейчас больше тревожило другое: они вдвоем, вокруг ни души.

— Красота, а?

Хмурясь, Пфефферкорн промолчал. Почему Фётор оставил возницу на дороге? Возникнут вопросы, если в лес вошли двое, а вышел один. Разве что так и предполагалось. Значит, кучер в деле. Но ведь четыре руки лучше двух? Ответ: Фётор не видит в нем опасного противника. Можно счесть это небольшим преимуществом, которое вскоре исчезнет. Надо действовать, и чем быстрее, тем лучше. Пфефферкорн углядел островерхий камень, торчавший из земли. Порядок действий: упасть, перекатиться, выковырнуть камень и ударить, прежде чем Фётор опомнится. Нет, слишком много возможных накладок. Неизвестно, как глубоко камень сидит в земле. Может, его не выковырнуть вообще. Камень остался позади. Шли берегом расширяющегося ручья. Обнимая Пфефферкорна за талию, Фётор рассказывал о тяготах детства в большой семье, ютившейся в крохотной хижине. Известно ли Пфефферкорну, что в злабском языке нет слова, означающего частную жизнь? Хмурясь, Пфефферкорн шарил взглядом по пружинистой земле, укрытой палой листвой и горками хвойных игл длиною с бильярдный кий. Бессчетно рухнувших суков, каждый сойдет за отменную дубинку, если хватит духу его поднять. Когда ж включатся натренированные навыки? Ватное тело послушно подчинялось руке Фётора. Эй, мышечная память, мысленно прикрикнул Пфефферкорн. Удар под дых. Точки пережатия. Кошмар, волокут на заклание, будто тряпичную куклу.

Ручей впадал в заиленное озерцо. Наконец-то Фётор выпустил талию Пфефферкорна и встал у водной кромки, глядя вдаль. Сейчас или никогда, решил Пфефферкорн. Он воровато пригнулся и выдернул из влажной земли предательски чмокнувший камень, но Фётор ничего не заметил. Он рассказывал, как мальчишкой сюда прибегал, чтобы излить свои горести рыбам и деревьям. Давно уж тут не бывал, но счастлив вновь очутиться в этих местах, да еще с новым другом. На уроке о травмах тупыми предметами Сокдолагер говорил, что нужно бить в висок, где много кровеносных сосудов и нервных окончаний. Только бить акцентированно. Ударить нерешительно — хуже, чем не ударить вообще. Пфефферкорн вертел камень в руке. Казалось, вся влага изо рта перекочевала в ладони. Он вспомнил свой единственный опыт насилия над живым существом. В старой квартире водились мыши. Обычно им хватало смекалки избегать липучих мышеловок, но однажды исступленный писк прервал его вечернее чтение. На кухне орала мышь, чьи задние лапки увязли в клее, а передние лихорадочно скребли по линолеуму в попытке выбраться из западни. Он уже не надеялся, что какая-нибудь мышь попадется, и оттого не имел плана на случай ее поимки. Вроде их топят в ведре с водой. Нет, это какой-то садизм. Подумав, он осторожно взял мышеловку за край и кинул в пластиковый пакет. Связал его ручки и вынес на улицу. Пакет дергался и пищал. Развязав ручки, он заглянул внутрь. Мышь обезумела, будто знала, что ее ждет. Он уж хотел ее выпустить, но побоялся, что оторвет ей лапы вообще. Долгую минуту смотрел, как мышь остервенело царапает стенки пакета. Иногда он жалел, что не стал электриком или шофером автобуса. Настоящий мужик не стоит столбом, тупо глядя в пакет. Он знает, как поступить. Так что, работа делает человека, или наоборот? Он вновь завязал пакет и, размахнувшись, ударил им о тротуарную бровку. Что-то хрустнуло, но пакет еще корчился. Он снова ударил. Шевеление прекратилось. В последний раз шмякнув пакетом о бровку, он швырнул его в урну и помчался к себе принять душ. Его трясло, вот как сейчас. Надо разбить задачу на этапы. И мысленно их проиграть. Беда в том, что хорошее воображение конкретизирует каждый шаг, но одновременно живописует его жуткую сущность. Вот рука чувствует отдачу от соприкосновения камня с черепом. Вот слышится хруст, словно кто-то стиснул чипсы в кулаке, вот рана набухает кровью. Пфефферкорн сглотнул едкую горечь и крепче сжал камень в руке. Кажется, еще он прикончил уйму пауков, но они не в счет. Пфефферкорн шагнул вперед. Фётор обернулся. Понимающе улыбнувшись, он сказал «а, верно» и с бесподобным проворством выхватил у Пфефферкорна камень. Пфефферкорн попятился, рухнул наземь и, прикрыв руками голову, отполз за поваленный ствол, где изготовился к бою. Но Фётор не выхватил оружие, не собрался атаковать. Только с неподдельным удивлением смотрел на Пфефферкорна. В полном молчании один другого буравил взглядом. Наконец Фётор пожал плечами и, отвернувшись, запустил камень по озерной глади. Трижды подскочив, тот улетел в кусты на противоположном берегу. Фётор выковырнул другой камешек и протянул Пфефферкорну: