Читать книгу "Конец света - Андрей Лебедев"

Но Цугаринов молчал.

* * *

Катюша молчала.

Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг, и правда, погиб где-то там, на Москве, среди всех этих пертурбаций катаклизма…

Почему он не успел к ней туда, на дачу?

Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню, продать на аукционе, заставив ее, беременную, ходить перед этими жирными свиньями — ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания.

Катюша молчала.

Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета.

Даже Лида — Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму — изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками, перед этими извращенцами… Так даже и Лида, и та сдалась, считая, что удел женщины — это подчиняться условиям жизни, подчиняться судьбе и приспосабливаться, подчиняясь победителю, насильнику. Удел женщины — не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида — и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета.

И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей.

Несмотря на то что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на глазах, перед тем как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта.

Катюша вдруг вспомнила фильм «Русский бунт» с Машковым и Маковецким.

Там одна ради ребеночка своего простила Пугачеву убийство мужа и сама под Пугачева легла — позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника, с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки, и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова верна была Гриневу своему и не отдалась, не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств — и в конце была вознаграждена.

Так где же правда?

Правда у Лиды?

Или правда в фильме с Машковым по мотивам «Капитанской дочки» Пушкина?

Лида тоже молчала.

Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликался на имя Витя, длинным сачком вылавливал с поверхности бассейна опавшие в него листья.

— Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? — спросила Катя.

— А? — очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида. — Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора камеры, по-моему, реагировать на мою физкультуру перестали.

— А давай теперь попробуем! — предложила вдруг Катя.

— Что?

— А ты сядь на шпагат, но сперва шароварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера или нет?

Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду.

Лида удивленно захлопала ресницами.

— Мне? Снимать шаровары?

— Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, чтоб тебе, а ну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! — прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком.

И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения:

— Снимай, Лидка, шароварчики и садись-ка на шпагат, давай проверим нашу теорию…

Лида обиженно поджала губки:

— Я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать-то меня?

Но Катя вдруг посерьезнела и, сощурив глаза, медленно проговорила:

— Не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла?

Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе:

— Ты поняла?

Лида поняла.

Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары.

— Где садиться? — спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки.

— Вот здесь прямо и садись, — сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство между диваном и пальмой.

Лида наклонилась и, тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат.

— Ну вот, а ты кочевряжилась, — миролюбиво пропела Катя.

И вдруг камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшей на мраморном полу…

— Точно, влюбился в тебя Алжирец, — заключила Катя, — вставай. Надевай штаны. Нечего их там баловать, хорошенького понемножку!

И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца, за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать.

— Ты чего так покраснела-то? — участливо спросила Катя. — И бормочешь там чего? Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я!

Но Лида думала иначе.

Она думала об изменчивости жизни.

* * *

Саша думал об изменчивости жизни.

Он писал трактат.

Парадигмы мироздания и философия субъективизма.

Писал себе, писал и вдруг задумался.

А если Бог совершенен, то зачем ему движение?

Зачем динамика?

Ведь любое движение — это изменение состояния.

А Бог совершенен.

А зачем тогда изменять состояние совершенства?

Ведь любое движение несет за собой либо изменение к лучшему — это созидание, а совершенное не нуждается в улучшении, — либо оно несет в себе изменения к худшему, то есть разрушение. Так неужели совершенное может быть разрушено и Высший Разум и Высшая Воля будут к этому безучастны?

Вообще, Кант с его императивами всегда был гораздо ближе Сашиному сердцу, чем Гегель с его диалектикой.

Но ведь Гегель философски предугадал энергетические переходы электронов с уровня на уровень… Как это ему удалось? Чистой усидчивостью?

Или прозрением?

После обеда в общей столовой, состоявшего из большого куска жирной баранины, вареных овощей, риса и минеральной воды, Саша прошел к себе, сел за компьютер и уснул.

С ним случалось такое.

Это была нормальная реакция организма на то нервное напряжение, которое он перенес, контролируя свое состояние на полиграфе.