Читать книгу "Белые мыши - Николас Блинкоу"

— Ради бога, Джейми. Не сейчас.

Голос у нее очень усталый. Даже по коридору она идет так, будто стала невесомой и ее несет ветром. Я следую за плывущей впереди футболкой, вглядываясь в дату давнего турне группы «Рамонес»: Европа, 1980-й. Футболка старше меня, она вылиняла до серости и вся покрыта мелкими дырочками, словно в нее стреляли из дробовика. Не знаю, где сестра разжилась такой и сколько заплатила. Луиза выглядит в ней семнадцатилетней.

Попадая в чужую квартиру, чувствуешь себя так, словно проник в принадлежащее другому человеку пространство. И правильно, оно же не наше. Но в этой я ощущаю себя незваным гостем еще в большей мере, чем в отеле «Кост» или здесь, в баре «Четырех времен». Вступив в гостиную, я попадаю словно бы в водоворот деревянных извивов, изображающих лесные деревья и цветы. Двери — настоящий модерн, я такие только на фотографиях видел. Камин тоже отделан настоящим деревом и тоже весь в завитушках, подрагивающих в отблесках пламени.

— А где Аманда?

— У нее приступ дурного настроения.

Луиза стоит в центре гостиной. Руки ее скрещены поверх эмблемы «Рамонес» — орла с девизом «Хей-хо, вперед!». Голые ноги подрагивают, дрожь сотрясает даже колени. Похоже, ей холодно. Хотя натоплено в квартире так, что дышать нечем.

До меня наконец доходит, что Луиза здесь одна. Я спрашиваю:

— Чья это квартира?

— Аманды, — говорит она и уточняет: — Принадлежит компании ее отца. Текстильной.

— Богатая и прекрасная. Выходит, твоим затруднениям конец.

Произношу это не без язвительности. В каких, собственно, отношениях состоит Луиза с Амандой, мне все еще неизвестно.

— Если бы.

Она, похоже, расстроена. В любом другом месте, в любое другое время она ринулась бы в контрнаступление и довела бы меня до слез. А сейчас плачет она.

Странноватый здесь запах, тяжкий, цветочный. Я с самого начала учуял его, в моем сознании он связывался с резными деревянными барельефами, как будто цветы вокруг камина могли наполнить воздух своим благоуханием. Но когда я, следуя за запахом, прохожу в спальню, он усиливается. Постель неубрана, покрывало валяется на полу. Пахнет из ванной. Толкаю дверь, и меня окатывает волна густого аромата. Осколки стекла в ванне — на сей раз это флакон со спреем. Марки духов я не узнаю, но дуновения их наплывают основными тонами — своего рода старая классика, словно пропитывающая воздух черно-белых фильмов. Мне приходится присесть на край ванны и сложить вместе несколько кусков стекла, чтобы прочитать название духов: «Первый номер», духи не старые, но редкие. Я их никогда не встречал и флакона прежде не видел. Спиртовая составляющая их въедается в оставшиеся на моих костяшках отпечатки зубов Этьена.

Луиза стоит в двери. Я подбираю кусочек стекла.

— Твои?

— Аманды — и духи, и разрушения. Я же сказала, у нее дурное настроение.

He уверен, что это правда: бить в ванне стекло — один из трюков Луизы.

В руке у нее бутылка граппы:

— Выпьешь?

— Да.

Я думал, она отдаст мне бутылку, однако Луиза выходит из ванной. Иду за ней. Она берет со стола в гостиной две увесистые стопочки, наливает каждому из нас по глотку.

— Будем здоровы.

— Будем здоровы, Луиза.

Опрокидываю в себя стопку. И, глубоко вздохнув, отчего спиртное лишь сильней обжигает горло, говорю:

— Не понимаю, что происходит. Ты с кем любовь-то крутишь, с Амандой или с Этьеном?

— С Этьеном? Только не с ним.

Звучит это так, словно Этьен для нее пустое место. Мне бы успокоиться, но я знаю, как умеет врать Луиза.

— Правда?

— После того как мои агенты от меня отказались, его полезно было иметь под рукой. Только и всего. Его иногда приглашают в такие места, куда мне хода нет, слышит разные вещи, мне неизвестные.

— И помогает тебе тянуть деньги из Осано.

— Нет. Мне стыдно, что я вообще на это пошла.

Она наливает себе еще и протягивает мне бутылку. Пока граппа сжигает мне глотку, я слышу, как сестра говорит:

— Хотя Осано такой проходимец.

Что верно, то верно.

— И Аманда действительно выступит в его показе, если ты попросишь?

— Конечно. Она хочет помочь мне. Фокус-то в том, что если она выступит, шоу заметят. Но при этом никто не заметит, что и я участвую в нем. Вот я и не знаю, просить мне ее или нет.

Ну что тут можно сказать? Сестра выглядит такой слабой и юной, хлюпает носом.

— Ах, Луиза, Луиза.

— Я попрошу ее ради тебя, малыш, — говорит она. — Тебе ведь это пойдет на пользу, правда? Если Аманда выступит в показе?

— Наверное.

Какая она все-таки грустная! Разводя руки, делаю шаг к ней, и сестра ныряет в мои объятья. Мы стоим, она рыдает мне в плечо, громче, громче, пока плач не достигает высшей точки и не начинает стихать. И тут, еще сквозь рыдания, она заявляет:

— У Осано такие убогие модели. Ты бы не уговорил его переделать их?

Я заливаюсь смехом. Луиза тоже.

— Хотелось бы, — соглашаюсь я.

— Мне надо лечь.

Да уж! Я и сам, того и гляди, свалюсь с ног.

— До Осано недалеко.

— Нет. Здесь, — говорит она. — И ты оставайся.

Она уходит в спальню, а я стою в замешательстве.

Приходится спросить:

— Здесь только одна спальня?

— Поспи сегодня со мной, Джейми. Как-нибудь разместимся.

Луиза уже лежит, так и не сняв футболки, в постели, подтягивает за уголок одеяло с пола, заворачивается. Пожалуй, мне лучше остаться. Потоптавшись на месте, закрываю дверь в гостиную, чтобы в спальню не лез свет от камина и настольных ламп. Граппа выжгла оставшийся на моих зубах налет от сигарет. Зубная щетка мне не нужна, ничего не нужно, и никаких неотложных дел у меня нет. Сбрасываю в темноте пиджак и брюки, проскальзываю в постель, к Луизе. Ее трясет и под одеялом, она прижимается ко мне, чтобы согреться. Подушки чуть отдают разлитыми в ванной духами, а может быть, если это не их аромат пропитал все вокруг, и Амандой.

Спустя какое-то время, когда я, прислушавшись к ее дыханию, решаю, что Луиза заснула, она вдруг говорит:

— Это корабль.

— Нет, не корабль.

— Корабль, а одеяло — его паруса.

— Не смешно, Луиза.

— Жемчужинки в устричных раковинах.

— Только не я, Луиза.

— Ты, ты. Я тебя чувствую. Вставь его в меня.

Еще бы ей не чувствовать: головка уже протиснулась сквозь ширинку моих трусов. Луиза приникает к ней, мягкий зад ее словно тает, пока она ласково жмет, жмет. Ткань трусов сначала подается, потом натягивается, соскальзывая, сворачиваясь жгутом; артерии под кожей сдавлены страхом.