Читать книгу "Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Ирина Звонок-Сантандер"

XXXV

Рассвет ещё не наступил, а Калигула, продрогший и обозлённый, уже покинул виллу Антонии.

В серой туманной мути тонули дома далёкого Геркуланума. Пронзительный стук топора доносился из каштановой рощи. Хрипло кричали петухи.

Калигула в последний раз повернулся к вилле. Полураспущенные маки краснели у белых колонн, словно пятна свежей крови. Ветви оливковых деревьев изогнулись, как руки страдающей женщины. Что теперь будет с бедной, одинокой Друзиллой?

Четыре раба — собственность Калигулы — тащили в повозку сундук с поклажей.

— Куда прикажешь ехать, доминус? — спросил конюх.

— Не знаю… — пробормотал Гай. — В Рим?.. Нет, сначала в Неаполь.

Калигула напоследок задержал взгляд на просыпающейся вилле. Семь месяцев, с ноября по июнь, провёл он здесь. Семь месяцев сладко-горьких грёз и запретных страстей. Семь месяцев, в течение которых Калигула возомнил, что он — не такой, как все, и потому ему позволено то, что запрещено другим.

Гай презрительно оттопырил нижнюю губу и сплюнул сквозь зубы в сторону виллы. Плевок предназначался для Антонии.

Калигула ударил плетью вороного коня и поскакал по дороге, ведущей в Неаполь. Рабы, сопровождающие повозку с поклажей, едва поспевали за ним.

* * *

Неаполь встретил Калигулу беззаботной суетой. Город походил на огромный, жужжащий улей, наполненный трутнями больше, чем рабочими пчёлами. Жители Неаполя выглядели беднее римлян, но вели себя так, словно жизнь — сплошное удовольствие. Бедный ремесленник в кое-как заштопанной серой тунике частенько забрасывал иглу или сапожное шило и, со стаканом вина в руке, присаживался на пороге дома; и, довольно посапывая, грелся на солнце; и перекидывался шутками с соседями; и, добродушно жмурясь, рассматривал девушек, набирающих воду из фонтана на площади. Круглощекий мясник снимал с крюка кусок сочного мяса и небрежно бросал его в подставленную корзинку покупательницы; и шутил с нею; и выслушивал её жалобы; и, в конце концов, добавлял от себя несколько косточек — как угощение для собаки, кличку которой он непременно знал, как знал имена всех, что когда-либо покупал у него мясо. На главной площади собирались неизменные игроки в кости и шумные компании ценителей тонких вин. Благородные всадники, не столь спесивые, как в Риме, и одетые в поношенные тоги, с утра до вечера предавались основному своему занятию — исправно посещали дома друзей.

Калигула проезжал по загаженной отходами улице бедного квартала. Голова его порою касалась свежевыстиранных тог, туник и покрывал, висящих на верёвках, протянутых от одного дома к другому. Запах горелого сала доносился из открытых окон и дверей. Чумазые мальчишки без стеснения ощупывали дорогие украшения, болтающиеся на конской збруе, когда Калигула медленно проезжал мимо них. Иногда Гай доставал из мешочка, висящего на поясе, медный асс и бросал в толпу. Подростки тут же устраивали свалку, наперебой стараясь ухватить монетку. Калигула потешался, наблюдая, как они злобно колотят друг друга из-за жалкого, ничего не стоящего для пресыщенного патриция асса.

Наконец Калигула добрался до центральных кварталов города. Здесь жили граждане побогаче и познатнее — цвет Неаполя. Улицы были широкими и чисто выметенными. Под окнами некоторых особняков настелена солома — чтобы шум шагов не тревожил покой обитателей дома. Калигула безошибочно признал дворец Тиберия — величественный, роскошный, охраняемый когортой преторианцев.

Гай прищурился, выискивая Макрона среди солдат, одинаково одетых в короткие красные туники и шлемы со стриженным конским волосом. Он узнавал знакомые лица, но Макрона не видел. И лишь спустя некоторое время Калигула вспомнил: Невий Серторий Макрон уже не трибун преторианцев. После казни Элия Сеяна он стал префектом претория!

Император Тиберий находился во дворце. Когда империя требовала присутствия правителя, ему приходилось покидать остров наслаждений. В такие моменты Тиберий, с недовольным брюзжанием, перебирался в Неаполь, где его терпеливо ожидали преторы и квесторы, сенаторы и префект претория. Вот уже почти десять лет, как император избегал Рим.

Проходя мимо приёмного зала, Калигула услышал скрипучий голос деда. И, тяжело вздохнув, направился поприветствовать его.

— Это ты, Гай? — Тиберий посмотрел на внука в упор. Император сидел в удобном курульном кресле. По правую руку его стоял Макрон, облачённый в тогу с широкой красной полосой вместо привычной солдатской туники.

Тиберий одряхлел ещё больше. Руки нервно дрожали, и эта дрожь была заметнее, когда он держал в старческих ладонях свёрнутые в трубку свитки или жезл с римским орлом. Уголки губ уже не растягивались в хитрой улыбке, а жалко подрагивали и опускались вниз. А главное — глаза: всегда живые по контрасту с мятым серым лицом старика, теперь они потускнели, стали мутно безжизненными. Предательство Сеяна оказалось слишком сильным ударом для Тиберия.

— Ты приехал навестить меня? Или сбежал от Антонии, не ужившись с нею? — допытывался Тиберий, при каждом слове распространяя вокруг себя дурной запах изо рта.

— Я здесь, чтобы справиться о твоём благополучии, — осмотрительно ответил Калигула и заискивающе улыбнулся. «Куда же мне ещё ехать?» — тоскливо подумал он.

Сенаторы и римские всадники, прибывшие в Неаполь на встречу с Тиберием, отметили про себя эту жалкую улыбку. Вот юноша, у которого император извёл отца, мать и братьев. Все знают это, и Калигула тоже знает. Но он молчит, просительно улыбается и не смеет упрекать! Потому ли, что он слаб и готов на коленях молить цезаря о сохранении жизни? Или этот юноша скрывает планы мести под внешне унизительным поведением? А может он вообще глуп или безумен? Каждый из присутствующих имел свою точку зрения. Истина, как всегда, находилась где-то посередине.

Тиберий подозрительно осмотрел запылённую тунику Калигулы и усмехнулся:

— Омойся после дороги, смени одежду и возвращайся сюда. Послушаешь наши речи. Пора тебе приобщаться к делам государства.

XXXVI

Калигула вернулся в зал, наскоро омывшись и облачившись в тогу, именуемую претекста — единственный вид тоги, который позволяется надевать несовершеннолетним. На ходу Гай приглаживал пальцами влажные рыжие волосы, но они упорно не хотели ложиться наверх и мягкими волнами падали на лоб, почти достигая бровей.

Он уселся на подставленный табурет, рядом с креслом Тиберия. В задних рядах толпы послышался мимолётный ропот.

Кто-то шепнул очень тихо, чтобы слова не достигли слуха императора:

— Сколько лет Гаю Цезарю?

— Наверное, семнадцать, — неопределённо передвинул плечами собеседник спросившего.

— И он до сих пор носит подростковую претексту? Его отец в шестнадцать был объявлен совершеннолетним и получил чин квестора.

— Тише!.. — зашипели болтунам со всех сторон.

В зале снова воцарилась тишина.