Читать книгу "Полужизни - Софи Ханна"

– Я посоветовал бы ему читать нормальные книги, а не всякую дрянь о самоусовершенствовании, от которой он не отрывается, – подначил Эйден с улыбкой. – Для личностного роста существуют способы получше круглосуточного анализа собственной психики, самый радикальный из них – упорная работа, – вот что я бы ему сказал!

Я ткнула его в бок. «Пусть дразнится, – думала в ту пору я. – А то, что мы спорим, – здорово!»

До Александра-палас мы добрались минут за десять до открытия. Кроме нас у входа никого не было. «Как фанатики!» – ухмыльнулся Эйден, а я заверила, что очень этим горжусь. Сонная, полупьяная, разомлевшая от яичницы с беконом и кровяной колбасы, я не сомневалась: только двери откроются – рвану с низкого старта.

В большом фойе две женщины продавали билеты и программки. Я уже собралась юркнуть за двойную дверь, но Эйден оттащил назад:

– Стой, хочу кое-что тебе показать! – Он купил программку и открыл ее. – Лишь так можно оценить масштаб того, что мы сейчас увидим, – объяснил он.

На развороте был план выставки – обозначенные белыми квадратами стенды с номерами, в общей сложности четыреста шестьдесят восемь на два сообщающихся зала. С другой стороны шел список – номер места с фамилией художника или названием галереи напротив.

– Эйден! – я схватила его за руку. – Джейн Филдер здесь тоже выставляется, ее место – сто семьдесят один.

Как же я пропустила эту фамилию, когда мы с Эйденом изучали список участников?

– Кто, кто?

– Она «Что-то злое» написала. Помнишь, с красными отпечатками пальцев... Это первая картина в моей коллекции.

– Твоя любимая художница! Боюсь, после того, как ты отведешь душу, на ее стенде ничего не останется, – с притворным беспокойством проговорил Эйден. – Пожалуй, мне нужно нанять грузовик и устроиться на ночную смену уборщиком!

– Думаешь, она лично здесь присутствует?

– Иногда художники приезжают, иногда нет. Ну, с чего начнем?

– С Джейн Филдер! – решительно ответила я.

Сперва мы целенаправленно пробирались к стенду номер сто семьдесят один, но он был в конце второго зала, и вскоре не смотреть по сторонам стало невмоготу. Я подошла к одному стенду, потом к другому... Большинство стендов арендовали не галереи, а сами художники, которые охотно рассказывали о своих работах и отвечали на вопросы. К обеду стенд номер сто семьдесят один был по-прежнему далеко, а в моей голове царил полный сумбур. Мне понравилось множество картин, многие я бы купила, но хотела осмотреть повнимательнее.

– Нужно записать номера стендов, к которым хотелось бы вернуться, – сказала я Эйдену. – Мы ведь можем снова пройти тем же маршрутом?

– Говорил я тебе, это настоящий лабиринт! – засмеялся Эйден, но, заметив мое недовольство, добавил: – Понимаю, тебе уже попалось множество интересных картин и интересных художников, но, уверяю, ее ты еще не видела!

– Кого «ее»?

– Не кого, а что! Картину, без которой не сможешь жить. За которую заплатишь втридорога – что угодно, только бы она стала твоей.

Остаток дня мы бродили по выставке, смотрели, общались с художниками. Вернее, общалась я, а Эйден больше отмалчивался, стоял рядом и слушал. В какой-то момент он посоветовал мне быть чуть сдержаннее.

– Рут, ты их слишком обнадеживаешь!

– Мне же нравятся их работы, так почему бы не похвалить? – возразила я. – Уверена, художники с удовольствием принимают комплименты и от тех, кто в итоге ничего не покупает.

Эйден категорично покачал головой:

– Похвала минус покупка равно ложь – именно этот алгоритм управляет сознанием художников. Если не сдобришь комплимент чеком или наличными, они тебе не поверят.

После ланча – мы съели по сэндвичу в местном кафе – я увидела «тот самый» стенд. Выставлялась на нем художница по имени Глория Стетбей. «Какая элегантная!» – невольно восхитилась я. Поговорить с Глорией не было возможности: ее обступили со всех сторон, и никто не желал потесниться. Среди работ Глории преобладали абстракции, да такие, что абстракции других художников теперь казались едва ли не реализмом. Разноцветные, объемные, сборчатые, ее картины напоминали песчаные дюны или поверхность далеких планет. От такого богатства цвета и текстуры все увиденное раньше померкло и поблекло.

Эйден помахал флайером перед моим носом:

– Ну, ты в хорошей компании! Работы Стетбей даже Чарльз Саатчи покупает! (Мнение Саатчи меня нисколько не волновало.) Это тот самый стенд с теми самыми картинами?

– Не знаю... Тут минимальная цена две тысячи фунтов, а сколько стоит та, что больше всего понравилась, даже сказать страшно.

– Я любую тебе куплю, – пообещал Эйден; он был явно удивлен, что мне нужно об этом говорить. – Ну, какая нравится?

– Нет, она слишком дорогая!

– Рут, если речь идет о подарке для тебя, понятия «слишком дорого» не существует! – торжественно возвестил Эйден.

Мы по-прежнему стояли у стенда Глории Стетбей. Рядом две американки говорили о другой выставке, на которой в первый день было куда больше посетителей.

– Лондон уже не тот, что прежде, – сетовала одна. – Даже на «Фризе» все какое-то вычурно-натужное. А повальная любовь к бритвам откуда? На какую картину ни глянь, везде бритвы, это что, модно?

– Лишь встретив тебя, я научился быть добрым, – заявил Эйден, не беспокоясь о том, что нас слышат. – Твое отношение к искусству умиляет и подкупает. Умиляет то, как ты его любишь, как приобретаешь картины не ради вложения денег, выгоды, статуса или прочей ерунды. Картины для тебя – талисманы, ты держишь их рядом, чтобы от напастей оберегали. Ты их волшебными считаешь, так ведь, Рут?

Я кивнула. Вообще-то в таком ключе о любви к искусству я никогда не думала, но Эйден был прав.

– Вот, а для меня ты тоже волшебный талисман. Выйдешь за меня замуж?

Я отреагировала совсем не так, как полагается приличной женщине, не опустила глаза долу, не промолчала, не сказала, что подумаю. Я вскрикнула и по-идиотски всплеснула руками.

– Это значит «да»? – спросил Эйден, будто могли существовать какие-то сомнения. Их не было, по крайней мере в моей душе, а вот лицо Эйдена выражало тревогу. – Уверена, что не хочешь подождать с решением до завтра?

К чему он клонит, было понятно: в Лондон мы приехали не только на выставку, но и чтобы впервые заняться сексом. Но что Эйден из-за этого переживает, мне и в голову не приходило.

– Никаких «завтра». Я ни за что не передумаю!

– Не говори так! – еще взволнованнее попросил Эйден.

Вместо помолвочного кольца Эйден купил мне картину Глории Стетбей.

До стенда Джейн Филдер мы так и не добрались. Забыв о нем, мы бродили по залам и спорили, в каких картинах замысел художника просматривается, в каких – нет. Когда вспоминаю тот день – а я вспоминаю его частенько, потому что в моем сознании он стоит особняком, – возникает ощущение, что тринадцатого декабря, в четверг, один мир разрушился, а на его месте родился другой, пугающий настолько, что не хотелось иметь с ним ничего общего.