Читать книгу "Пелагия и красный петух - Борис Акунин"

В самом Бердичевском с течением лет пылкостивоображения и мечтательности, напротив, скорее прибавилось. Как всякий здоровыймужчина, он заглядывался на красивых или просто привлекательных женщин (атаковых вокруг во все времена найдется предостаточно) и, если какая особеннонравилась, внутренне пугался: ну как влюблюсь? И фантазия сразу начинала рисоватьтакие страшные последствия, такие душераздирающие драмы, что он старалсядержаться от опасной особы как можно дальше. Влюбиться в чужую женщину, имеяверную жену Машу и тринадцать отпрысков, для достойного человека было быпоступком совершенно недопустимым.

До поры до времени Господь жалел МатвеяБенционовича, не искушал его сверх меры. А вернее сказать так: настоящийсоблазн – не тот, который очевиден глазу. Очень возможно, что чаровницы, откоторых шарахался Бердичевский, истинной угрозы для него и не представляли, ибокто предупрежден, тот вооружен. Как это обычно и случается, погибельподстерегла добродетельного супруга там, где, казалось, бояться нечего.

Ну разве может кому-нибудь прийти в головуоберегаться любовного искушения со стороны монахини-черноряски?

Во-первых, инокиня – существо, можно сказать,лишенное половой принадлежности.

Во-вторых, сестра Пелагия совершенно неотносилась к женскому типу, от которого Матвей Бенционович ожидал посягательствна свое сердце. У Бердичевского обычно возникало трепетание от сдобныхблондинок с ямочками или, наоборот, от точеных брюнеток с царственным взором инежным изгибом белой беззащитной шеи. А эта была рыжая, веснушчатая, да еще и вочках.

В-третьих, особа была давно знакомая, можносказать, своя, то есть, по распространенному среди мужчин заблуждению, вромантическом смысле безопасная. Хотя чаще всего именно тут драмы иприключаются: давно знакомая и нисколько не интересная прежде женщина из-закакой-то сущей мелочи вдруг будто окутается трепетной дымкой, залучитсясиянием. Схватишься за сердце, ахнешь: слепец, где же раньше были твои глаза? Истанет поздно что-либо менять, и прятаться поздно – так сказать, судьбысвершился приговор.

Вот это самое с Бердичевским и произошло –дымка, сияние и за сердце схватился.

Началось с восхищения умом, смелостью италантом Пелагии. В ту пору Матвей Бенционович квалифицировал свои чувства кмонахине как уважительно-дружественные и не задумывался о том, почему ему такхорошо в ее присутствии. Друзьям и должно быть хорошо рядом, разве нет?

А потом, в некий особенно ясный день, ужепосле возвращения сестры из Строгановки, случилась пресловутая мелочь. Тотмомент прокурор запомнил настолько ярко, что стоило ему зажмуриться, и он сразувидел все вновь, как наяву.

Пелагия подрезала розы, принесенные владыке изоранжереи, да и уронила ножницы в хрустальную вазу с водой. Поддернула рукав,чтобы опустить руку в мокрое. И у Матвея Бенционовича вдруг остановилосьсердце. Никогда в жизни он не видел ничего чувственней тонкой, обнаженной руки,высунувшейся из черного рукава рясы и погружающейся в искристую влагу. Облизнувразом пересохшие губы, статский советник словно впервые разглядел лицо черницы:белая кожа, вся будто в золотой пыльце, наполненные мягким светом глаза... Этолицо нельзя было назвать красивым или хотя бы просто правильным, но оно явно инесомненно было прекрасным.

В тот день Бердичевский ушел от владыки рано,сославшись на дела. Был как оглушенный, даже покачивало. Придя домой, на женупосмотрел со страхом – вдруг разлюбил? Сейчас увидит свои Машеньку не черезмилосердные очки любви, а такой, какова она есть на самом деле: разбухшая,хлопотливая, с грубым голосом.

Вышло еще хуже. Любовь к жене никуда неделась, однако перестала занимать главное место в его жизни.

Обладая характером совестливым и справедливым,Матвей Бенционович мучился ужасно. Какая подлость, какая нечестность этатривиальнейшая коллизия: сорокалетний муж охладел к утратившей очарованиемолодости жене и влюбился в другую. Как будто жена виновата, что поблекла,рожая ему детей, обеспечивая его мирную, счастливую жизнь!

В первые дни после ужасного открытия прокуpopперестал ходить к владыке по вечерам, когда там можно было встретить Пелагию.

На третий день не выдержал. Сказал себе: «Машуникогда в жизни не брошу и не предам, но ведь сердце не изнасилуешь. Посчастью, она —монахиня, а стало быть, ничто такоеневозможно вдвойне, даже вквадрате». Этим совесть и успокоил.

Снова стал бывать у преосвященного.

Смотрел на Пелагию, слушал. Был горько, исступленносчастлив. Настолько уверовал в невозможность чего-то такого,что взял за правилоотвозить черницу на своей коляске до училища. Эти поездки и стали для МатвеяБенционовича главным событием дня, тайным наслаждением, которого он ожидал сраннего утра.

Десять минут ехать рядом, на узком сиденье.Иногда, на повороте, соприкоснуться локтями. Пелагия, конечно, этого и незамечала, а у прокурора от солнечного сплетения вниз прокатывалась сладостнаяволна.

Был еще и десерт: подать ей руку, когда будет спускатьсяиз коляски. Монахини ведь перчаток не носят. Дотронуться до ее кожи –легко-легко, ни на секунду не затягивая прикосновения. Что все восторгисладострастия по сравнению с этим кратким мигом?

В дороге они по большей части молчали. Пелагиясмотрела по сторонам, Бердичевский всем видом показывал, что сосредоточен науправлении лошадью. А сам в это время мечтал: они муж и жена, возвращаютсядомой из гостей. Сейчас войдут в комнату, она рассеянно поцелует его в щеку ипойдет в ванную, готовиться ко сну...

* * *

В подобные минуты Матвею Беняионовичумечталось волшебнее всего, особенно если весенний вечер выдавался так хорош,как нынче. Чтобы продлить иллюзию, прокурор позволил себе вольность –распрощался не у коляски, как обычно, а проводил до самого крыльца.

Устроил себе целую оргию: мало того чтонемножко стиснул за кисть, помогая выйти из одноколки, но потом еще и подставиллокоть.

Пелагия нисколько не удивилась перемене вритуале – не придала значения. Оперлась о сгиб его руки, улыбнулась:

– Что за вечер – чудо.

У Бердичевского тут же возникла смелая идея:возвести провожание от коляски до крыльца в ранг привычки. И еще: не ввести липрощальное рукопожатие? А что такого? Руку монахиням не целуют, а рукопожатие –это очень сдержанно, целомудренно, по-товарищески.

На крыльце прокурор поднял фуражку – левойрукой, чтобы правая была свободна, но подать все-таки не решился, а Пелагии вголову не пришло.

– Спокойной ночи, – попрощалась она.