Читать книгу "Город Сумрак - Лолита Пий"

Станция Экзит. Возврата нет.

Сзади раздался выстрел. Сиду не надо было оборачиваться, чтобы понять, что стреляли в воздух. Он спросил себя, почему он сам до этого не додумался. На пять минут толпа, как положено, окаменела, потом поднялся ор, одни бросились врассыпную, другие зарылись в землю. А стрелявший по-быстрому спрятал оружие и рванул к вокзалу — солидный папаша с двумя близняшками, вида вполне приличного, — в отличие от применяемых им своеобразных методов убеждения. Сид подхватил Блу под руку, и они понеслись вслед за солидным дяденькой, перепрыгивая через чемоданы и вжавшиеся в асфальт тела. Из-за колонн доносился дикий гогот охранников.

Станция Экзит открылась еще до потопа. В школьное время Экзит был монополистом по отправке на побережье. Когда побережье закрыли, станция стала работать в минимальном режиме. Из двадцати двух путей использовались только три. Один для маневров и два для движения составов — отправки поезда и его возвращения порожняком. Вход пассажиров через крытый холл. Магазины спиртного, «Старбакс», газетный киоск, пункт «Деливери» и куда ни глянь — фастфуды. За пределами холла свод превращался в металлическую решетку, и восемнадцатикиловаттные лампы светили, отбрасывая паутинные тени на голый бетон перронов. Выше холла подковообразной надстройкой расположился «Макдоналдс». Сид и Блу устроились с краю, с видом на поток отъезжающих. Даже когда поезда стояли, над вокзалом витал отзвук стука колес, визга тормозов и слов прощания. Сид съел сэндвич. Кофе подостыл. Он выпил его. Сидящая напротив Блу отодвинула тарелку с блинами.

— Не хочешь есть? — спросил Сид и тут же пожалел о собственной глупости.

Блу махнула рукой, что могло означать что угодно. Не голодна, не до того, лень говорить и ни к чему.

Когда в ее признаниях была поставлена окончательная точка — на фоне поминального звона по главе гипердемократии и, возможно, по ней самой, — под Скотобойным мостом повисла тишина — из тех, что следуют за канонадой. Сид не ответил на признание Блу. Ее рассказ был богат на открытия, и некоторые из них касались непосредственно его. Они не оставили его равнодушным.

Не в том дело, что Блу любит его давно, — и любит, видимо, напрасно. Не в том, что тяжкое прошлое как-то портит ее образ. Наоборот, Сиду и в голову не приходило, что его можно понять и принять, совершенно не зная постыдных и непростительных сторон его жизни. Он всегда помнил, что и у Блу этого добра с лихвой. У нее, как и у всех людей этой особой породы, был тяжелый взгляд, усталый голос и странный смех, похожий на всхлип.

Не стоило ожидать для таких людей долгой жизни. Но и сами они от этой жизни мало чего ждали.

Их дни тянулись в жутких мечтаниях. Они передвигались в капсуле, непроницаемой для мира. Часто они видели его лучше, но извлекали из этого меньше выгоды, чем самый глупый из активных участников процесса. А потом иногда происходило столкновение. Возникала трещина, зазор. Через который можно было вернуться к жизни.

Блу выжила. Ради него. Он был гарантом ее возвращения к шуму и движению мира. Это благодаря ему она выпрямилась и полностью поверила в жизнь.

— Что ж ты так долго ждала, почему не пришла сразу? — спросил Сид.

Блу махнула рукой, это могло означать что угодно. Мое дело. Неважно. Отстань.

Они назначили встречу через пятнадцать минут перед путем А. Сид занялся судьбой ключей от машины Тевера. Блу пошла конвертировать дензнаки гипердемократии в твердую валюту. Половину — в алкоголь. Другую — в доллары черного рынка. Сид встал в очередь к окошку «Деливери» и, решив не думать про Блу, про них, про отъезд и про все накопившееся, стал думать о другом. Через три дня после смерти отца в дверь позвонила служба «Деливери». Получить письмо от покойника — сильное впечатление. Среди прочих полезных эффектов, сразу выбивает хмель. В день ареста старик успел накатать пару страниц. От них хотелось рыдать — причем именно потому, что это не входило в его замысел. Советы — краткие, как спущенный сверху приказ, разные слова на тему морали, неуклюжие знаки никогда не упоминавшихся чувств, стыдливой и светлой любви отца, строящего иллюзии насчет сына, который потом всю жизнь будет мучиться невозможностью их оправдать. Оклик служащего «Деливери» прервал его размышления. Сид вручил ему ключи: доставка наложенным платежом Мэтью Теверу, Центр-Север, «Пандемония», башня F, — а потом пошел на путь А, презирая себя за все и за жалость к себе в частности. Жалеть надо Блу. У него был хороший отец. Ему несказанно повезло, за такую милость надо просто ежедневно бить поклоны.

Из репродукторов посыпались записанные на пленку свистки.

12.30. Траурные портреты Ватанабэ заполонили экраны — ничего не поделаешь, дневные новости. У верхней части лестниц, спускавшихся к пути А, переминалась куча пассажиров. Самое время прикинуть варианты: вернуться восвояси к чехарде со взрывами либо отправиться в доисторический мир с женой и детьми. В стороне от бурно спорящих людей, решительно повернувшись к перронам, стояла Блу. Сид подошел к ней и заметил на ее лице краткую волну облегчения, которое она тут же спрятала. «Пора», — сказал он, и они не торопясь взглянули на предстоящий спуск: штук двадцать ступеней до турникетов, дальше — открытый перрон, где поезд с распахнутыми дверями готовился загрузить пассажиров для поездки в один конец.

За концом перрона А рельсы ныряли в туннель, а потом — два часа езды под землей, — даже не сказать «прощай» обычной веренице грязных лачуг с узкими окошками, глядящими на чужой отъезд, что от века начинают и размечают этапами любой железнодорожный маршрут. Отъезд навсегда. Отъезд немедленно. Для добровольных банкотрупов плавный переход не предусмотрен. Через два часа поезд выскочит на поверхность, и это уже будут зоны, то есть полный мрак, повисший над равниной, где молнией несется поезд, привлекая кучки местных активистов — эту службу гостеприимства с ругательствами и увесистыми камнями, — авось удастся выбить пару стекол, а то и украсить фингалом харю приличного гражданина! После пяти часов дороги пассажиры поезда 12:45 из Экзита увидят пункт назначения. Ни вокзала, ни родственников, ни друзей, ни указателей, ни стоянки такси. Железнодорожные пути делают петлю, и там остановка. У Наружной полиции десять минут на то, чтобы высадить народ и проверить вагоны. Сид смотрел, как большая часть пассажиров медленно сползала на перроны. Бесхребетные, послушные люди, всю жизнь делавшие ставку на неприкосновенность бронированной двери, на честность банков, на преимущества разговора перед кулаками, на номер телефона полиции на прикроватном столике. И Сид жалел этих безоружных людей и восхищался мужеством, с которым они жгли за собой мосты. Однако неслабая штука этот новый вариант исхода. Испокон века огромные промзоны и благоустроенные городские районы были сообщающимися сосудами. Сообщение шло в одну сторону. Правила допуска просты: вход закрыт для большинства мужчин и женщин, не провинившихся ни в чем, кроме факта рождения снаружи, зато некоторые так называемые элитные категории с успехом проходят отбор. Мужчины — сильные и умные, для подкрепления городского генофонда, подточенного комфортом и изобилием. Женщины — отобранные по статям, как племенные кобылы, дети — для пополнения борделей. Зоны были кладезем сил для гипердемократии. Гипердемократия пользовалась ими как кладовкой, забирая оттуда товар по потребности. Зонщики всегда поглядывали в сторону границы, лелея надежду попасть в лучшую жизнь. А теперь исход развернул вектор в другую сторону. Судно тонет, спасайся кто может. Уезжали врачи, инженеры и квалифицированные рабочие. Архитекторы, механики, предприниматели, повара. Пройдет, возможно, немало времени, прежде чем приступят к восстановлению зон. Но восстановление придет. Через несколько лет там, где ветер гоняет цингу по полю обломков, встанут «Старбаксы» и панотели, может, с другим названием, но разницы никакой. Зоны станут анти-«Светлым миром». Тогда народ кинется захватывать ничейную власть, выросшую из оплодотворенной земли. Появятся герильи, пророки, кумиры. Социальная тектоника вознесет богатых и придавит бедных, и отчеканят монету, и расставят фонари, и кто-нибудь когда-нибудь изобретет кока-колу.