Читать книгу "Бумер. Книга 2. Лобовое столкновение - Андрей Троицкий"

— Да ладно, пацаны, чего вы сцепились-то? — повторял Килла. — Ну, чего сцепились? Западло между своими такие базары вести.

Рама, решив, что спорить с Котом — только попусту время терять, отступил к двери, вопросительно посмотрел на Киллу.

— Ну, чего, ты со мной? Или с этими немощными остаешься?

— Эй, вы…

Все посмотрели на Димона, до сих пор хранившего молчание. Он вытянулся на диване. Спутанные засалившиеся волосы встали дыбом, ввалившиеся глаза горели тусклыми огоньками. Морда желтая, как старушечья пятка. Совсем доходной парень.

— Я смотрю, вы меня совсем со счетов скидываете, — Димон Ошпаренный, преодолевая боль, приподнялся на локте. — Я здесь не останусь. Я с вами пойду, по любому. С вами.

— Димон, ты останешься, — сказал Кот и встал лицом к Раме. — Короче так: делюгу делаем. И разбегаемся. Это мое слово.

Устроившись на кушетке, Ольшанский, прибавив звук, уставился в экран телевизора. За окном накрапывал дождь, вода скатывалась с крыши, попадала на жестяные желоба и стекала в пластиковую бочку, стоявшую на углу дома. Через стекло виднелись далекие огоньки города, расплывчатые, похожие на поминальные свечи. За окном одна тоска, по телеку крутят какую-то тягомотину: отгадай букву, назови слово. Развлечение для дебилов…

С кушетки хорошо просматривался коридор, освещенный яркой лампочкой. Справа и слева двери комнат, между ними на вытертом линолеуме лежит мужик лет пятидесяти в белой майке без рукавов, бумажных штанах и стоптанных черных ботинках с латками на носках. Майка порвана от горловины до пупа, лицо разбито так, будто по нему стучали не кулаками, а чугунным утюгом, а сам он барахтается в луже собственной крови, не понимая, что нужно делать. Не может врубиться, где находится.

В дальнем конце коридора у входной двери смолил сигарету Тик-Так. Он утомился, помыл руки и взял минутную передышку. Погасив об стену тлеющий кончик окурка, он подошел к человеку, лежавшему на полу. Наступил ногой на лицо, вдавил его затылком в красную лужу.

— Зубы у тебя свои? — спросил Тик-Так. Человек не ответил, кажется, он не слышал вопроса. — А бандаж для грыжи у тебя есть? Купи на всякий случай. Пригодится, когда кишки вылезут.

Человек замычал, стараясь руками оторвать ботинок от своего лица.

— Ну, чего ты выделываешься, как вошь на гребешке? — Тик-Так приподнял ногу и резко опустил ее, ударив мужчину каблуком в грудь. — Так больше нравится?

И снова стал давить на лицо, все сильнее, но подметка соскальзывала с мокрой кожи. Тик-Так не хотел услышать ответы, не хотел выудить из человека информацию, просто он маялся от безделья, не знал, как убить несколько свободных минут.

Ольшанский поднялся, вошел в спальню, ему наскучило наблюдать за Тик-Таком и его жалкой жертвой, не оказавшей сопротивления достойного мужчины. Здесь горел верхний свет и две лампы на тумбочках.

— Ну как у нас дела? — спросил Ольшанский Жору Шелеста, сидевшего на стуле у изголовья широкой кровати, накрытой пледом из искусственного меха. — Я смотрю, движется вяло.

— Ничего, сейчас Мариночка нам все расскажет до конца. Ну, продолжай, раз уж начала.

Жора протянул руку к девушке, сидевшей на кровати, погладил ее по гладкой коленке.

— Эти ребята, Килла и этот, как там его… Рама, они плохо себя вели, — сказал Шелест. — Натуральные жлобы. Даже не кинули девчонкам пару рваных. Но я-то другой человек, за хорошее поведение дам тебе пачку сигарет или презерватив. Он тебе обязательно пригодится. В следующий раз.

Шутка показалась удачной, Жора хохотнул. Марина плакала, ее лицо будто искусала стая оводов. Глаза запали, щеки распухли, сделались пунцовыми от слез и пощечин.

— Скажите этому длинному, чтобы он не трогал отца, — процедила она сквозь зубы. — Ведь до смерти забьет. У меня нет никого кроме отца. Он больной человек, инвалид.

— Этот инвалид здоровее нас вместе взятых.

Жора не заметил просьбы. Из коридора снова послышался крик Семеныча. Марина рванулась к двери, но Шелест усадил ее на место, влепив тяжелую пощечину.

— Так ты ему не поможешь. Рассказывай дальше…

Марина спрятала лицо в ладонях. Теперь Семеныч кричал тише.

— Ты ведь хорошая девочка, — Шелест вытащил сухой платок, вложил его в руку Марине. — Я никогда не угрожаю людям, просто рассказываю все, как есть. Если ты не захочешь нам помочь, мое доброе отношение кончится, деточка. Не уверен, что мне хочется делать тебе больно, но от моего желания ничего не зависит.

Жора Шелест вытащил опасную бритву, развернув ее, потрогал пальцем лезвие, покрытое ржавчиной крови.

— Упрямство — разновидность человеческой тупости. Будешь упрямой, я не смогу пообещать, что тебя похоронят такой же красивой, какая ты сейчас. С порезанной харей лежать в сосновом ящике… Это как-то… не фотогенично.

— Эти Рама и Килла расспрашивали, как все устроено в нашей фирме, — быстро заговорила Марина. — Я была немного датая. Поэтому сказала, что наличка собирается к пятнице. У нас небольшой сейф в кабинете заместителя директора. В нем все деньги. Клиенты забирают компьютеры на складе, оплачивают покупки в офисе. Килла сказал, что они подъедут к часу дня. За пять минут до этого я должна открыть дверь служебного входа.

— Ты ведь поняла, что они задумали, что затевают? — перебил Ольшанский. Он выглянул в коридор и крикнул: — Хватит там, осади!

— Поняла, — Марина убрала руки от лица. — Они хотят грабануть моего шефа Рамзана Галиева. И я буду очень рада, если у них все получится.

— Это почему же? — удивился Ольшанский. — Тебя в долю взяли? Два процента, не меньше?

— Ни копейки. Галиев два года назад приехал сюда с чемоданом грязного нала. Теперь у него сеть магазинов, асфальтовый завод, наша фирма и еще… Да не сосчитать, сколько он успел нахапать. И все мало. Если он встанет на свой бумажник, то увидит Московский Кремль. Вот сколько денег наворовал. А нам сует гроши, милостыню. Едва хватает на губную помаду. Знает, что в городе трудно найти работу. И еще грабли свои распускает. Черные любят блондинок, особенно бесплатных. Перевез сюда весь свой аул, весь выводок своих козлопасов. И они все прутся, прутся… Кажется, скоро шепотом, ночью, на кухне нельзя будет сказать, что ты русский. Это станет последним ругательством, самым грязным.

— Понимаю, — усмехнулся Ольшанский. — Логика, мягко говоря, женская. Ладно, что дальше?

— Ничего. Я должна открыть служебную дверь минут за десять до их появления. То есть в двенадцать пятьдесят. Вы убьете меня?

— Шутишь?

— А этих парней?

— Они крысы, последние подонки, — ответил Ольшанский. — Не забивай себе голову. Это как в суде: одна из сторон всегда проигрывает.

— Вы не убьете отца?