Читать книгу "Маленькая торговка прозой - Даниэль Пеннак"

– Так, начнем все сначала, – сказал кто-то.

24

И я еще бросила его, устроив сцену! Жюли проснулась в холодном поту. Она только что видела во сне, как она стоит над Бенжаменом и упрекает его за то, во что он превратился, требуя, чтобы он стал самим собой... Прямо мать-настоятельница, склонившаяся над распростертым телом одержимого дьяволом!

И он, зажатый у нее между коленями, с вопиющим неверием в глазах, жалкий до отвращения, как доверчивый зверь, попавший в ловушку. Они только что занимались любовью.

Она затянула петлю: «Ты никогда не был самим собой!»

Вопросы собственного «я»...

Она принадлежала к этому поколению... Вера в собственное «я», святая обязанность иметь ясный рассудок. И главное, не быть лохом! Главное! Это – смертный грех! «Быть на службе у реальности, постоянно!» Идиотка... еще и лгунья в придачу...

Она облачилась в тогу профессиональной догмы. На самом деле, упрекая его за безответственность, за то, что он повесил себе на шею детей своей матери, за работу, где только и требовалось, что подставлять другую щеку, она кричала совсем другое: а именно, что она хотела, чтобы он принадлежал ей одной, хотела иметь своих, своих собственных детей от него. В сущности, это была банальная вспышка супружеской ревности. «Журналист на службе у реальности, говоришь...» Ее понесло, как блудную дочь, вынужденную вернуться в родные пенаты, как бесстрашную рыцаршу фотокамеры и пера, которая запаниковала, разменяв четвертый десяток. Только это и ничего больше: она требовала, чтобы Малоссен из ее авианосца превратился в семейное гнездо, ее гнездо, вот и все.

Теперь, когда у нее отняли Бенжамена, сомнения были недопустимы.

* * *

Так. Заснуть уже не получится. Жюли вскакивает одним прыжком. Крохотная каморка – обычные парижские четыре стены и потолок, умывальник плюется ржавой ледяной водой.

– Я просто родилась для расставаний, что и говорить...

Жюли обливается водой. Потом стоит, застыв над умывальником, опустив голову и упершись прямыми руками в эмалированную раковину. Она чувствует, как тяжело провисает ее грудь. Поднимает голову. Смотрит на себя в зеркало. Позавчера она обрезала себе волосы. Она засунула их в мешок для мусора, а потом зашвырнула в Сену. После Жереми к ней еще раз приходили. Она услышала: «Полиция!» и, не отрываясь, продолжала обрезать свою шевелюру, молча. Постучали еще раз, но уже не так уверенно. Потом она услышала шелест просовываемого под дверь конверта. Вызов в участок, который она проигнорирует. Она достала сохранившиеся еще от ее прошлой профессии (журналистки на службе у реальности) восстановленный итальянский паспорт и два поддельных удостоверения личности. Парики. Косметика. Она будет по очереди – итальянкой, австрийкой и гречанкой. Не так давно ей нравился такой маскарад. Пользуясь неотъемлемой привилегией женщины менять внешность, она достигла в этом совершенства. Она умела сделать из себя дурнушку, каких много. (Нет, красота – это вовсе не приговор...) В том возрасте, когда девицы перенимают у матерей улыбку, не оставляющую морщин, Жюли училась у своего отца-губернатора самым невообразимым гримасам. Шут, скоморох, но он не мог не нравиться. Изображая речь Бена Барки, он превращался в Бена Барку. А если нужно было, чтобы Бен Барка разговаривал с Нородомом Сиануком, он становился попеременно то Беном Баркой, то Нородомом Сиануком[24]. На улице он играл для нее все, что видел вокруг. Шавки, их хозяйки, покрасневшие помидоры, на которые эти шавки только что пустили струю, с обескураживающей быстротой сменяли друг друга. Да, ее отец, губернатор, изображал даже овощи. Вообще всякие предметы. Он вставал, повернувшись к ней в профиль, руки сцеплял над головой ровным кольцом, поднимался на цыпочки, как балерина, а ступню левой ноги приставлял под прямым углом к правому колену.

– Что это такое, Жюли?

– Ключ!

– Прекрасно, моя девочка, давай, покажи-ка мне ключ.

* * *

Мотор «джульетты» работает вхолостую. Миранда Скулату, гречанка, вычислила секретаря редакции Готье. Это он всегда светился на заднем плане на снимках Ж. Л. В. – Малоссена. Это он вручил Лоре Кнеппель идеальное интервью. Это он проследил, чтобы текст вышел в оригинальной версии. Это он безжалостно заставил проучить Бенжамена.

– Да, это Готье, – признал министр Шаботт с дулом револьвера у затылка.

Он даже добавил:

– Исполнительный мальчик, хотя с первого взгляда и не скажешь.

Готье живет на улице Анри Барбюса, в пятом округе, напротив лицея Лавуазье. У него жесткий график. Уходит и приходит, как кукушка в часовом механизме. С виду простой студент, мечтатель в коротком пальтишке с капюшоном.

Гречанка Миранда проверяет напоследок барабан револьвера.

Она наблюдает в зеркало заднего вида, как приближается Готье.

Кукольное личико.

В руках – школьный портфель.

Миранда Скулату взводит курок.

Шум мотора, как легкий утренний ветерок.

25

– Северина Боккальди. Итальянка.

– Она была в парике?

– Что?

– Как вам показалось, у нее были свои волосы или на ней был парик?

– Я обратил внимание только на ее зубы.

– Но, может, вы заметили, какого цвета были ее волосы?

– Нет, я не видел ничего, кроме ее зубов. Даже на фотографии в паспорте – одни зубы.

Занятный малый этот Буссье, агент по сдаче машин напрокат. Но инспектор полиции Карегга терпелив. Можно даже сказать, вдумчив.

– Блондинка или брюнетка?

– Честно говоря, затрудняюсь ответить. Единственное, что помню: скрежет сцепления, когда она трогалась с места.

– Значит, ни слишком темненькая, ни слишком светлая?

– Ой, не знаю... Женщинам вообще не следовало бы сдавать машины напрокат. А женам макаронников – тем более.

– Может быть, рыжая?

– Нет, только не рыжая! Этих я чую с закрытыми глазами.

– Волосы длинные?

– Нет.

– Стрижка?

– И не стрижка. У нее была какая-то прическа, так мне кажется, – понимаете, что я хочу сказать? Ну, как они обычно себе делают...

«Точно, парик»,– решил инспектор Карегга.

* * *

Вторая клиентка была австрийка. Она обратилась в агентство на площади Гамбетта, в двадцатом округе, на севере.