Читать книгу "Бета-самец - Денис Гуцко"

— Антон, я еще раз повторяю, мне нечего тебе рассказать.

Не ожидал от себя такой резкости. Но почувствовал облегчение.

— Да ладно, ладно, — неожиданно просто уступил Антон. — Нечего так нечего. Я-то понимаю. Тебе тоже нелегко. Всем нелегко.

— Кроме Сереги, пожалуй.

Антон, услышав имя покойного, оглядел Топилина настороженным взглядом, но промолчал. В три больших глотка допил пиво.

— А по работе вот что, — сказал как ни в чем не бывало. — Пока я буду отсутствовать, нужно будет тиснуть рекламу в газеты. Самую дорогую давай. Сегодня в одну, завтра в другую. Закинь им какую-нибудь новость. Типа, рассматриваем возможность расширения и диверсификации, планируем, прогнозируем, уверенно смотрим в будущее. Ты лучше моего знаешь. Хорошо?

— Хорошо.

— А то мне тут маякнули, что они продолжают копать. Ментам названивают, запросы запрашивают.

— Сделаю.

Все-таки пришлось идти с ним до вагона.

Дорожная сумка мягко строчила колесиками по плитке «Роза ветров», уложенной в прошлом году. Проводницы в эффектной светло-голубой форме. Отбывающие, провожающие. Курильщики жадно тянули последние перед отправкой сигареты — последние, которые будут выкурены на свежем воздухе, а не в задраенном дергающемся тамбуре, где сквозь прожаренный туман проступают лица собратьев по вредной привычке, которым нужно покурить непременно сейчас, вместе с тобой, будто нельзя подождать пять минут. Топилин вдруг вспомнил про Аркашу Сухова — «двор и тротуар — цена?». Но заговорить о нем было все равно что лизнуть плитку у себя под ногами.

Доверенность на продажу давно лежала в машине, в юстиции была найдена и предупреждена нужная барышня — чтобы приняла быстро и культурно.

Анна согласилась осмотреть квартиру в пятницу, в обеденный перерыв.

Оба старательно выдерживали отстраненный тон. Дескать, это другое. Вообще не с нами — в параллельном мире с параллельными людьми.

В пятницу в час дня Топилин забрал Анну от ворот «Марфы» и повез смотреть элитный стройвариант, который должен был отойти ей по условиям мирового соглашения. В машине попытался вести разговоры о меняющемся климате, о пробках, о бездарно организованном в Любореченске движении. Молчала, потом положила ему руку на колено: «Не надо, Саша, чего уж…»

Никак не мог сладить с дверью. Собрался звать на помощь маляров из соседней квартиры, которые с оглушительным шорохом шкурили потолок, утопая в гипсовом облаке. В последний момент передумал. Накинулся с ожесточением.

— Сейчас… заедает, зараза…

Анна стояла возле лифтов, внимательно наблюдая, как Топилин терзает дверь. Ключ проворачивался, язычок втягивался, но, видимо, не до конца. Оставались какие-то миллиметры, но держали намертво. Крутанул ключ, одновременно придавив дверь коленом. Открылась.

— Готово.

Анна успела выйти на лоджию, соединяющую лифтовую площадку с подъездной лестницей. Пошел к ней.

— Открыл. Можно заходить.

Кивнула, но с места не сдвинулась.

Внизу рабочие разравнивали граблями будущий газон. Овощные ларьки, парикмахерская, аптека. У фонтана перед Дворцом пионеров собачники выгуливали своих питомцев. Дальше, за хрущевками, — цеха ликеро-водочного завода, через несколько кварталов — руины неработающей котельной.

— Покурим?

Топилин подкурил и протянул ей зажженную сигарету.

— Никогда не бывала на таком высоком этаже, — сказала Анна, разглядывая крыши.

— И как? — поинтересовался Топилин.

— Высоко.

Закурил сам. Угадать, о чем она думает, Топилин не пытался. Тем более спрашивать. Лучше не лезть. Все ненадежно.

Под самым домом с громким шипением тормозов маневрировал самосвал, приехавший за строительным мусором. Докурив, Топилин вынул карманную пепельницу, стилизованную под очечник, раскрыл.

— Бросай.

Разобравшись с окурками, протянул Анне пакетик с влажными салфетками. Она рассмеялась:

— Ты прям как Филеас Фогг.

Вытерли руки, отправили салфетки к окуркам.

Анна вернулась в подъезд, двинулась в сторону своей новой квартиры.

— Прихожая двенадцать метров. Тут вот, слева, напрашивается шкаф-купе, — рассказывал Топилин, следуя за Анной по бетонному коробу. — Стяжка, как видишь, уже есть, стены оштукатурены. Неплохо причем. Сам в первый раз здесь.

Пройдя прихожую, Анна остановилась перед кухней. Топилин решил: пытается представить квартиру, которая вылупится из бетона и штукатурки. Здесь, стало быть, кухня — стол, стены теплого оттенка, магнитики на холодильнике, облака в окне… здесь — спальня… большая кровать… Топилин смотрел ей в спину, в ее голубую джинсовку, и с обстоятельностью бывалого риелтора расписывал достоинства жилья.

— Кухня пять на четыре. Удобно. Потолки три метра. Кладовка. Примыкает к ванной, так что можно туда стиралку убрать. Очень удобно.

Развернулась к нему лицом.

Топилин отвел взгляд и продолжил:

— Комната налево — двадцать два, направо — восемнадцать.

Обратно гнал как ненормальный. Проскакивал на красный, моргая фарами, выдавливал с полосы каждого, кто мешал. Перерыв у Анны заканчивался, нужно было успеть. Но главное, пока он так гонит — можно молчать.

24

Вечером я вернулся с занятий домой и впервые увидел, как выглядит взбешенный отец. Меряя быстрым шагом гостиную, подергивая низко наклоненной головой — будто бодал сгустки воздуха, мешавшие пройти, — он не ответил на мое приветствие.

— Что-то случилось?

Отец остановился, навел на меня лихорадочный взгляд. Видно было, что изо всех сил старается держать себя в руках. Открыл рот с таким видом, будто собирался рассказать мне всё спокойно и подробно, и застыл так, с открытым ртом, немой, меняющийся в лице.

— Нет, это же черт знает что! — закричал наконец. — Это же… беспредел!

Он убежал в мансарду, а я огорошенный уселся на диван и раскрыл попавшийся под руку сборник рубаи. Отец вышагивал наверху, я цеплялся за Омара Хайяма. Примерно через час слепого блуждания по строчкам, проголодавшись, я отправился на кухню. На столе лежала записка, написанная маминой рукой: «Уехала в Долгопрудное за Зиной. Зина сломала ногу. Будет жить у нас. В холодильнике вареные сардельки». Почему-то именно ритм этой записки — рваный и сбивчивый, навевающий ассоциации с грубым заедающим механизмом — передал мне отцовский испуг. С изумлением я понял, что боюсь и не желаю маминого возвращения.

«Смесил-слепил меня Господь. А я при чем?» — завертелась в голове единственная запомнившаяся строчка.

— И что теперь? — спросил я записку, стол, стул, темное окно, баночки с крупами, шкафчики на стенах, двухкамерный холодильник ЗИЛ.