Читать книгу "Подлодки адмирала Макарова - Анатолий Матвиенко"

— Ваше высокоблагородие! — старпом, прибалтийский немец Конрад Карлович Ланге, ссыпался в центральный пост под утро, орошенный брызгами, с солеными мокрыми усами и бакенбардами. — Разрешите доложить. Видимость не менее двух миль. На горизонте пара дымов. Под перископ опасаюсь — остатние льдинки плавают.

— Штурман, сколько до Босфора?

— Сто десять миль прошли, ваше высокоблагородие. Стало быть, сто восемьдесят пять впереди.

Берг поднялся на мостик. В марте не верится, что Черное море — место русских курортов. Помощник не ошибся. Дым на левом траверзе можно не брать в расчет. А судно прямо по курсу, если оно направляется в Одессу, Крым или Керченский пролив, непременно увидит «Катрана». В водяных валах, перекатывающихся через палубу и окатывающих вахтенного мириадами капель, льдин не видно. Но если остались, перископу хватит и одной.

— К погружению стоять!

После задрайки люка капитан спросил у старпома:

— Господин лейтенант, ваши действия для выполнения задачи быстрого и скрытного выхода к Босфору?

— Для совершенной скрытности погружаемся на шестьдесят футов и идем до темноты со скоростью три узла.

— Отставить. Через десять часов «Катран» полностью разрядит аккумуляторы. Пока вода закипит, дрейфовать прикажете?

— Никак нет. Последние два часа под перископом и духовой трубой на электричестве.

— Кто нас под воду гонит, Конрад Карлович? Можем принять балласт и нырять лишь в близости судов, ненадолго и не выстуживая котел.

— Ваше высокоблагородие, пока в пределах пяти миль нет парусов, дозвольте на девяносто футов нырнуть, корпус проверить.

— Дельно. Приступайте.

Проектно лодка должна до ста пятидесяти держать и поболее. Рабочая глубина в тридцать ярдов укроет от взрывов снарядов и под килем броненосца позволит вместиться.

— Осмотреться в отсеках!

«Катран» не подвел. Нарастание давления, почти в три раза большего, чем у поверхности воды, он перенес, как цирковой богатырь, разминающийся двухпудовой гирей с кряхтением и усмешкой в усы — коли нужно, возьму на бицепс еще полстолько.

— Всплытие на перископную глубину!

Боцман приподнял рубку над водой, в перископ показались мачты и трубы. Скоро винты парохода почуял и слухач. Берг велел офицерам также глядеть. В мирное время задача лишь в избежании столкновения.

— Вообразите, господа офицеры, перед нами броненосный турецкий корабль. Да и встреча с торговым судном не к добру, оно может в рубку ударить или канонерки навести.

— Ваше высокоблагородие, мы за торговцами охотиться будем, если война? Мы ж не надводный корабль, предупредительный выстрел нечем делать.

— Пока ничего не могу сказать, господин лейтенант. Особых приказов на сей счет не поступало.

— Запросите, ваше высокоблагородие. Они христиан режут без огляда на мораль, правила и соглашения. Руки чешутся им в суп свинину подбросить.

— Помните, лейтенант, мы на Русском императорском флоте. Ежели противник ведет себя, как дикарь, мы не вправе ему уподобляться, — искренне заявил Берг, в глубине души понимая, что война может переиначить обычаи.

Лодка нырнула, пропустила торговца с греческим флагом и продолжила свой путь, порой погружаясь в студеные глубины от любопытных глаз. К полудню следующего дня в перископ показались турецкий форт и маяк в створе пролива.

— Сколько ошибка в счислении, штурман?

— Полторы мили к востоку, ваше высокоблагородие. Дальше — турецкие воды. Куда маршрут прокладывать?

— В Мраморное море.

В лодке тишина, едва потревоженная электромоторами. После слов Берга показалось, даже моторы притихли. Боцманат на рулях глубины изумленно крутнул головой, но снова уставился на глубиномер — не его это дело, а начальственное. Капитана окружили офицеры.

— Приказ идти к Босфору, далее действовать по обстоятельствам, кои понуждают меня считать, что надобна разведка потайного прохода через пролив.

— Решительно невозможно, ваше высокоблагородие, — встал в позу гардемарин Синявин. — Турки всенепременно нас обнаружат, тогда скандал.

— В том и соль, чтобы скрытно просочиться, господа. Начнется война, надобно думать, как нанести урон в самом логове врага, а не о том, что через два месяца просить аттестацию в мичманы, — капитан пристально глянул на честолюбивого и не в меру осторожного гардемарина, тот сделал гордое и правильное лицо, но глаза отвел. — Если что, спишем на штурманскую ошибку. Слабо, братец, не на полторы, а на восемьдесят миль напортачить? В действительности же в проливе нельзя и на длину лодки оплошать.

Кроме ставшего в оппозицию Синявина, остальные офицеры переглядывались.

— Вижу, господа, страшитесь в мирное время Босфор пройти. Как же тогда в военное, когда нас будет высматривать каждая пара глаз и в воду стрелять каждая мортира?

— Стало быть, нужно, господа, — заключил старпом. — Штурман, выдержите тридцать миль на глубине, не воткнув нас в берег?

Мичман поправил запотевшие от напряжения очки.

— В проливе, господа, есть глубинные течения в обе стороны. Хотя бы раз в час придется поднять перископ. Дай бог, не попадем под парусник.

— Сильный северный ветер, — отозвался один из гардемаринов. — Ваше высокоблагородие, навстречь суда пойдут под машиной.

— Других предложений нет? Начинаем. Штурман, вы сейчас самый ценный член экипажа.

Затюканный на надводных кораблях мичман коротко выдохнул «есть». По странным традициям флота прокладкой курса обычно заведуют штурманские кондукторы, посему мичманские погоны — огромная честь, ее приходится отрабатывать.

— Я не желаю участвовать в этом фарсе. Нас, наконец, могут нечайно таранить, как «Мурену».

Берг пристально глянул на гардемарина долгим и непонятно что выражающим взглядом.

— Я бы высадил вас, Синявин, прямо на пляж под турецким портом, но не смею доставить себе эту радость. От несения службы в походе отстраняю. По возвращении в Севастополь спишу из экипажа. Потрудитесь найти кого-то сговорчивей на представление к званию. Меня спросят — я вам аттестацию в старшины подпишу.

Гардемарин, уяснивший, что его карьера только что треснула из-за самодура-кавторанга, покрылся пятнами, видными даже в скудной подсветке поста, отдал честь и убыл в нос нести вахту на койке. Сквозь незакрытый межотсечный люк слух о жестокой каре, свалившейся на офицера, растекся по экипажу. Ежели офицера так разделал, что командир прикажет за провинность делать с простым матросом или боцманатом? Крут капитан, верно, может и под килем протянуть, как в старые парусные времена. Хоть и не первый раз с Бергом в море, за доброго начальника его почитали, а тут ощутили разницу меж обычной учебой и накануне войны. Каждый на своем месте начал шпынять нерадивых: