Читать книгу "Млечный Путь, 21 век, No 4(45), 2023 - Изя Шлосберг"

дождь на улице. Как и когда-то, я взял пирожок с яблоком и черный чай. Расплачиваясь, я слегка глянул на девушку, но она смотрела в телефон.

Поднялся в верхний зал, все как и прежде: бутылки на полках под потолком, рамки на обклеенных этикетками стенах, эффект уюта, картин, и только черный квадрат телевизора неприятно смутил, словно плюнул в память, раньше работал, сейчас молчал. В зале сидели двое, один в углу с пивом, другой, уткнувшийся в телефон, с чаем. С пивом как-то странно смотрел. Немигающий взгляд в упор. Сев за привычный столик, я сделал вид, что занят расстановкой чашки, но мельком глянул в его сторону, он упорно смотрел на меня. Садясь за стол, я всегда погружаюсь в, своего рода, сон, - кто регулярно пишет, тот знает, с какой легкостью и вожделением входит в привычные двери, осматривается и пытается сделать неуверенные шаги. Требовалось зацепиться за вдохновение. Проверенный метод: я взялся за брошенную месяц назад сцену в недописанном романе, что третий год молит о завершении. Решив погубить героя, я вперился в текст и, наверное, слишком сжал зубы, потому что от боли в челюсти я очнулся и осмотрелся. Выныривая из творческого забытья, я иногда обнаруживал на себе чье-нибудь внимание, и легкая улыбка растворяла неудобство, - но совсем другие глаза смотрели на меня здесь. Колкие, злые, уверенные. Смотрели оба. Я поднял чашку, словно защищаясь или заочно чокаясь, - во всяком случае, я поприветствовал их, сидящих напротив. Тот, что с чаем, усмехнулся, тот, что с пивом, продолжал, не мигая, смотреть в упор. Если бы я хотел, сразу бы исправил ситуацию, вышел, оставив чай, и доел пирожок на улице, - но что-то меня держало, я не мог понять, что, с ужасом вглядываясь в змеиные глаза напротив. Тут только смутно я вспомнил девушку у входа, ее широко открытые глаза, словно просившие о помощи, - что, если они предостерегали? Зазубринки искрились и преломлялись на бутылках, расставленных на верхней полке по периметру зала. "Они ждали меня", - молнией пронеслось в голове, - "неужели здесь нет никого лишнего?"

- Простите, - я безуспешно подбирал элементарные слова, - как вас, что-то, вы как-то, то есть совсем со мной не то что-то? Я не то имел в виду, вы хотели мне сказать? - я обрубил фразу, но рубить было нечего, веточка кончилась. Ужас, как он мог смотреть в упор столько времени и не моргать? - И тот, что с пивом, громко, как требовалось, чтобы зал заиграл обертонами короткого эха, заявил:

- Ваш сон неудачен, вы зря здесь оказались... Зал забронирован под мероприятие! - вдруг завопил он, как кот Бегемот в кино. И вдруг резко и болезненно заморгал, так что задергались щеки. "Так вот почему он не моргал прежде, он силился сдержать тик", подумал я и сразу вспомнил один старый фильм. Тот, что с чаем, заступился:

- Зачем же так сразу, раз он здесь, пусть остается. Но с условием, - добавил он, как добавляют масло на раскаленную сковороду.

Про условие он не договорил. В зал поднимался человек с подносом. Он сразу направился к моему столику, но поняв, что столик занят, поставил поднос на соседний. Сесть он не успел. Вся компания наблюдателей разом на него набросилась. Как груда рассыпавшихся яблок, выскочили они из-за столов, и где только прятался гениальный оператор, чтобы довести сцену до уровня голливудских разборок? В отличие от Хичкока или Чаплина, сцена изобиловала лишними движениями и выражениями лиц, но последним судьей все же стала случайность, как принято в кинематографе. Отбросив одного, так что на того упала с верхней полки зеленая бутылка, опустив за плечи другого, разгоряченный "Кэри Грант" задел и меня, - повинуясь необъяснимому страху, я выдернул себя из-за стола и, зацепив стул, устремился к ступенькам, - но запутался в моих ногах, - и разом упав, попеременно поддерживая друг друга, мы словно выкатились из зала. Что-то хотела сказать девушка, она пыталась заговорить с героем, но за неимением времени он только грубо отмахнулся. Наверняка она заплакала. Повинуясь инерции страха, я выбежал. Любой на моем месте бы выбежал. Мы были вместе. Из авто напротив входа кто-то стал быстро выходить, и мы помчались в сторону перехода. Мы успели пересечь проспект до красного, ушли вправо, еще пару кварталов, светофоры горели "неугасимым огнем", стонали машины, но мы мчались, пока не нырнули в кафе-полуподвальчик. Здесь было тихо, уже ходили официанты.

- Я угощаю, - отдышавшись, проговорил незнакомец. В поезде, что на миниатюрных рельсах, качаясь и толкаясь тремя вагончиками, ездил вдоль окна, прятались марципановые ежики и белочки. Я вспомнил кафе в Таллине и окна дома напротив, в которые сколько ни смотришь, видишь только себя.

- Спасибо вам, - грустно продолжил он, - меня, кстати, Робертом зовут.

- Эдуард.

Роберт подозвал официанта. Предоставлю читателю полную свободу воображения, разве что красное вино в бокале помню.

- Возможно, вы мне жизнь спасли, если бы они меня схватили, я бы уже в Семьдесят восьмом сидел или лежал с пакетом на голове. Скоты, второй раз ухожу.

- ?

- Не знаю, как я перешел им дорогу, вижу, вы удивляетесь, наверняка давно где-то отсутствовали и не в курсе, что у нас происходит, какие перемены сейчас творятся, многие оказываются в соответствующих лечебницах. Между нами говоря, - и, оглядываясь по сторонам, Роберт приблизил ко мне лицо, - там лучше не оказываться. А вообще я художник. Они всех берут, кто хоть как-то с искусством связан. Ничто так не противостоит власти, как свободный художник, каждый должен быть под контролем.

- Так чего они от вас хотят?

- Я же сказал, сначала к себе в отделение, затем выбить нужные им показания, ну а потом шантажировать других. Простая трехходовочка. "Пришел, увидел, победил". Пародия, но работает. Что самое интересное, они сами понятия не имеют, какие показания им нужны, - но какой сюрприз, если что-то сходится. У меня есть знакомый художник, он не работает с красками, только черным по белому. Так прежде, чем начать картину, - а он понятия не имеет, что на ней окажется, - он начинает рисовать круги на бумаге, много и быстро, рука ускоряется, круги переходят в овалы, срываются в хитрые зигзаги, гиперболические сплетения, и когда пропитанный грифелем лист, измокший, словно исстрадавшийся по вдохновению творец, художник вдруг останавливается. Никто, и он сам, не знает, когда это произойдет, смотрит на почти загубленный материал, и