Читать книгу "Пуп света - Венко Андоновский"

угрызения совести, раскаяние в ночном грехе, лицемерие перед Троицей, перед Триединым и Единосущным Богом, вроде того, как смертный грешник ползает в страхе перед Его возвышенным престолом в слезах и соплях и отчаянно вопит, выпрашивая очередное прощение? — Ты прощён, встань и больше не греши, — говорит Он, и с этим его прощением, как с документом, похожим на оправдательный приговор, мы тут же бежим совершать новый грех, конкурировать за очередной тендер дьявола! И пока я думаю и не могу понять, почему эта фреска кажется мне такой, будто кто-то дрелью просверлил дырку в церковном своде, пробил прямоугольное отверстие, через которое видно небо, сделал рамку, в которую вставлена самая истинная реальность, и размышляю: может быть, ключ к реализму этой фрески как раз и есть пустая тарелка. Может быть, она правдивее, чем полная тарелка, даже с настоящими фруктами, приклеенными к картинке? (На иконе Святой Троицы у входа в церковь в миске что-то есть, она не пустая, но что — неизвестно: содержимое не названо, о нём умолчали, значит — миска всё-таки пуста!) Разве пустота, нищета — единственный вестник истины? Уводит ли изобилие от истины? В детстве я ела только по очереди, не смешивая блюда, даже когда на столе был выбор: если на тарелке для завтрака было варёное яйцо, сыр и ветчина, я ела сначала яйцо, затем ветчину и, наконец, сыр, который любила больше всего. Я хотела почувствовать настоящий вкус яйца, а не смешивать с чем-то другим, что уводит нас в сторону от истины о яйце. Позже я начала смешивать вкусы, запутывать свои органы чувств, подчиняться страстям, лепить восприятие на восприятие, ощущение на ощущение, чувство на чувство, как рекламные плакаты на заборе, один на другой, до полной неузнаваемости. Я стала промискуитетной, взрослой.

И когда я уже решила, что открыла тайну реализма этой странной, самой странной в мире фрески (она есть в копиях, как икона, во всех православных храмах), я заметила грубую ошибку живописца. Катастрофическую. Страшная космогоническая аномалия, веками присутствующая на этой фреске, копируется и множится, и никто её не исправляет. А именно, у стола, за которым восседали Отец, Сын и Святой Дух, имелась верхняя сторона, на которой стояла тарелка. Была и передняя сторона, вроде перегородки рабочего стола, за которой находятся ноги, и её тоже было видно. Но что поразительно, на изображении были видны как левая, так и правая вертикальные стороны стола, что оптически невозможно! И не только это, но из-за видимости, проглядываемости и тех мест, которые естественно скрыты от человеческого глаза, горизонтальная поверхность стола вместо того, чтобы в перспективе сужаться, расширялась! Так как же я годами смотрела на эту фреску и никогда не замечала этого?! Положа руку на сердце, эти две стороны, левая и правая, скрыты стопами Сына и Святого Духа, как будто они сознают ужасную оптическую, живописную ошибку!

Но что, если это не ошибка, а намёк на всевидящее око Божие, которое всё видит даже в самую тёмную ночь, видит грехи Нины и тогда, когда она опускает жалюзи и задёргивает тяжёлые портьеры? И грехи Ани, когда она прячется в кустах парка с теми из пьяного автобуса? И видит со всех сторон? (Неужели я становлюсь параноиком, Боже мой.)

Может быть, Бог видит и левую, и правую стороны стола, но человеку это не дано и не позволено. А он, человек, мешок мохнатой плоти, подверженный страстям, всё-таки изобрел камеру и теперь, если этот стол находился бы под видеонаблюдением, на одном экране охранник видел бы стол спереди, на другом бы видел с левой стороны, на третьем с правой; возможно даже, что он видит его из-за спины Отца. Это обманчивый обзор, потому что он создаёт иллюзию, что вы видите целое, но это не так: мы видим все части целого, но по отдельности. А Божье око видит их разом, вместе и одновременно. И каждый, кто встаёт перед этой фреской, принимает эту Божью перспективу, наделяется этим видением: оттого всё творение, несмотря на нарушение людских художественных законов перспективы, выглядит таким верным и реалистичным!

К сожалению, человечество перестало уважать два основных закона: перспективу и симметрию. Тот датчанин был типичным примером того, что мы отказались от симметрии: у него были короткие ноги и непропорционально натренированные руки, грудь и спина, и поэтому он выглядел как самое уродливое существо, созданное на земле. Симметрия для красоты то же, что ювелирное клеймо для золотого кольца: подтверждение Истины, которая есть Он, Творец. Нас с Лелой как девочек больше всего завораживали бабочки, которых люди обычно считают произведением некоего воображаемого мира, но мы были убеждены, что они — самые реальные создания, они носят на себе высшую печать Бога, сотворившего прекрасное как симметрию: левое крыло до мелочей (в каких бы пёстрых узорах оно ни было) совпадает с правым, как будто увиденным в зеркале, помещённом посередине: чёрное тело бабочки, менее всего видное при восприятии целого (почти никто даже не замечает, что у бабочки есть тело) — это зеркало. У Лелы была теория, что только одно крыло бабочки настоящее и материальное, а другое призрачное, отражение в зеркале. И неизвестно, какое из них реальное, а какое воображаемое. В этом и красота. Так земной мир отражается в небесном, и никто не знает, какой настоящий, а какой воображаемый, где реальность, а где просто иллюзия. Зеркало этого отражения — Бог, любовь, верность. И мне всё больше кажется, что этот здешний мир, даже учитывая его очевидную трёхмерную реальность, всё же всего лишь иллюзия. А то, что наверху, в небесах — реальность.

Симметрия — это лишь второй лик другого Божьего закона, специально предназначенного для Человека, и его нужно строго придерживаться, даже строже, чем «Не убий, не укради, не прелюбодействуй». Бог сотворил человеческий глаз с великой милостью, чтобы, когда человек останавливался на дороге (и вот я уже стою на железнодорожных путях, иду домой и вижу перспективу), ему бы казалось, что дорога сужается и что конец пути близок. Это должно мотивировать верующего поспешить на пути к Богу, потому что вот уже, близко, вон там конец пути! Бог с помощью фрески Святой Троицы, особенно с помощью обратной перспективы стола, фактически говорит нам суровую правду о Пути: Путь расширяется, а значит, он долог, неведом, бесконечен. Но милостив Бог и велик, поэтому на самом деле с помощью оптической иллюзии он придаёт нам мужества: вот, я дойду до той айвы, что рядом с железной дорогой, там путь становится таким узким, явно