Читать книгу "Предатели - Дэвид Безмозгис"

жизни, у нас уже нет необходимости сохранять семью ради детей. И я на этом этапе вполне проживу без мужчины. Моя мать овдовела, будучи немногим старше меня, и остаток дней прожила в одиночестве. Она говорила, что ей не на что жаловаться. Конечно, хорошо бы, чтобы отец был жив, был рядом, но и без него у нее оставались подруги и я. И не одна только я, а все мы, ты же помнишь. Мы все о ней заботились, и ты не меньше моего. Ты стал ей сыном, словно и вправду был ей кровным родственником. У меня тоже есть друзья и есть наши дети. А вскоре, Бог даст, появятся и внуки. Вспоминаю, как жила моя мать в последние годы, и понимаю, что такая жизнь меня не пугает. И все же как моей матери хотелось, чтобы отец был с ней, так и мне, даже после всего случившегося, хотелось бы, чтобы ты остался со мной. Мы вместе построили семью. О ней мы мечтали почти с того самого дня, как познакомились в Москве. Мечта эта казалась такой далекой, долгое время — почти недостижимой. Но мы ее осуществили. Мы обосновались на израильской земле, земле наших предков, и вырастили тут двух красивых детей, которые гордятся тем, что они — евреи и израильтяне и мечтают уже на иврите.

Барух, я не знаю, что ты собираешься делать. Не знаю, что у тебя на уме и на сердце. Не знаю, какие обещания дал ты Лиоре, Ависаге в нашей истории. Конечно, я всегда видела в ней Ависагу. Любая молодая женщина в твоем доме всегда Ависага. Какой бы почтительной и вежливой она ни была, ты чувствуешь: в ней таится угроза. И она в этом даже не виновата. Это в природе вещей. Наша задача — бороться против природы. Наша задача — сопротивляться дурным помыслам с помощью помыслов добрых. Не знаю, долго ли сопротивлялась им Лиора и долго ли пытался устоять ты. Дафна сказала, что тебя шантажировали и что, если бы ты пошел на сделку, эти ужасные снимки никогда бы не увидели свет. (Тут я на твоей стороне. На такие компромиссы нельзя идти, и я бы тоже на такой компромисс не пошла.) Но если тебя шантажировали, значит, ты не собирался никому показывать эти снимки и не хотел обнародовать свой роман. И тогда возможно, что роман этот исчерпал себя или что ты собирался положить ему конец. Возможно, ты вообще и не думал уходить из семьи. Возможно, ты просто оступился, всего раз поддался искушению, а теперь готов вернуться и жить с нами по-прежнему. Решать тебе. Но если ты захочешь вернуться в семью, я готова тебя простить. Наши друзья, наша община — они сплотились вокруг меня и поддерживали меня так, как прежде, в годы нашей борьбы, и они абсолютно со мной согласны. Все готовы тебя простить. Никто из нас не совершенен. Сегодня утром Гедалья принес мне этот стих из Екклесиаста: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы»[26]. Величайшие наши мудрецы и пророки тоже были не без греха. Так имею ли я право ожидать от тебя, даже от тебя, чтобы ты оказался праведнее, чем наши мудрецы?

Барух, что бы ты ни решил, прошу лишь об одном: решай скорее. Даже если ты решишь не возвращаться ко мне, возвращайся поскорее к своему народу и к своим детям. Они отчаянно нуждаются в твоем присутствии и твоем наставлении.

Твоя жена

Мирьям

Много дурного я совершил, подумал Котлер. Но хуже всего он поступил с той девушкой, которую сорок лет назад повстречал в Москве и которой поклялся в любви. Эта молчаливая, задумчивая девушка, похожая на молодую Ингрид Бергман, однажды вечером пришла на занятия ивритом, которые Собели тайно проводили у себя на квартире. «Рак иврит» — «только на иврите», такое там было правило. Когда им выпало разыгрывать друг с другом диалог, он спросил у нее: «Не хотели бы вы сходить в кино, выпить по чашечке кофе, выйти замуж, поехать в Израиль и вырастить там большую семью?» Она только и ответила: «Зе у?» — «Вот как?»

Где-то в Мирьям до сих пор таилась та девушка, а еще другие Мирьям, преданные и самоотверженные, и они облегчали и скрашивали его жизнь. Он обидел их всех, поврозь и вместе, и теперь он для них стал чужим, и вернуться к ним, даже если он захочет, невозможно. А к той Мирьям, что написала письмо? К ней, скорее всего, тоже.

Лиора закончила говорить по телефону раньше, чем Котлер дочитал письмо Мирьям. И чутко и терпеливо дождалась, пока он завершит чтение.

— Что-то важное? — спросила она.

— Письмо от Мирьям.

— Расскажешь?

— Ничего нового, — Котлер постарался сказать это как можно мягче. — Ничего, кроме премудрости от Гедальи.

— И какой же?

— «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».

— Кому, как не ему, знать.

Дальше развивать эту мысль они не стали. Оба они были одного мнения о Гедалье, хотя у Котлера имелись и свои на то причины, о которых Лиора не знала. В свое время молодой, только что из ешивы, Гедалья был главным сторонником и заступником Мирьям. Ее соратником в великой священной войне за освобождение Котлера. Поползли грязные шепотки, которые дошли даже до Котлера в тюрьме. В письмах Мирьям все отрицала, однако не успел Котлер приземлиться на израильской земле, как Гедалья явился к нему, бил себя в грудь, умолял простить и слезно признавался в нечистых помыслах и желаниях.

— Я поменяла наши билеты, — сказала Лиора.

— Да, я слышал краем уха. Спасибо.

— Не за что, Барух. Приятно наконец хоть чего-то добиться. Пусть даже в таком ерундовом деле.

Котлер посмотрел на часы. Половина десятого. До вылета в Киев больше десяти часов. Если поехать сейчас, им предстоит невыносимо долгое ожидание в аэропорту. В любом аэропорту ожидание тянется чересчур долго, тем более в симферопольском, не самом уютном на свете.

— Предлагаю поехать в Симферополь, — сказала Лиора. — Оставим багаж в аэропорту или на автовокзале и погуляем по городу. Там наверняка найдется на что посмотреть.

— Наверняка, — откликнулся Котлер.

— А что бы ты предложил? — спросила Лиора.

— Таких туристов, которые уехали бы из Ялты, не осмотрев Ливадийский дворец, дом Чехова и Массандровский пляж, не найти. Мы будем единственными.

— Значит, у тебя будет повод вернуться, — сказала Лиора.

— Нет, Лиорочка, — ответил Котлер. — Мне больше незачем сюда возвращаться.

Чтобы