Читать книгу "Попытка возврата - Владислав Николаевич Конюшевский"

биться будем. А сейчас на нас, если этим примером пользоваться, вообще зареченские напали.

Пока все это говорил, Иосиф Виссарионович, стоя ко мне боком, смотрел в окно. Потом медленно повернулся и сказал, растягивая слова:

— Детский пример, но вашу мысль я понял. Но ведь это создаст прецедент? Другие тоже захотят вернуть людей, говоря, что они незаменимые работники. А незаменимых у нас нет.

— Незаменимых не было до войны. Тогда время было подготовить смену. А сейчас каждый день может быть решающим. Немцы прут лавиной. А нашим людям просто опыта не хватает с ними справиться. Поэтому и предлагаю людей с опытом на места вернуть. Если враг закоренелый, то его быстро — что в тылу, что на фронте — раскусят. И по законам военного времени. Но таких, я думаю, немного будет. Сработает стереотип — ребят с нашего двора и заречных. Я сам, когда у немцев по тылам мотался, встретил бывшего белого офицера, отсидевшего уже свое в наших лагерях. Он сколотил небольшой отряд, человек в десять, и активно немцев молотит. Честно скажу — к власти он любовью не пылает, но за страну жизнь готов положить.

Во время речи Сталин в упор смотрел на меня желтоватыми глазами, а потом, повернувшись к Берии, сказал фразу на грузинском языке. Берия ответил. Вождь еще несколько секунд разглядывал меня и, пыхнув трубкой, выдал:

— Хорошо. Мы выполним вашу просьбу.

Тут его взгляд стал хитрым:

— Только вы готовы лично поручиться за этого химика? Что он сделает нужное нам дело и не сбежит?

— Готов, товарищ главнокомандующий! Даже если у него и не получится, у меня совесть чиста будет — я сделал все, что мог.

— А если он сбежит, знаете, что с вами будет?

Я уже устал. Беседовали мы второй час, поэтому сказал, что думал:

— Больше пули не дадут. А рано или поздно — все там будем. Так что для хорошего дела всегда готов рискнуть.

Сталину ответ, видно, понравился. Он, по слухам, под настроение и не такие дерзости мог прощать. Вот и сейчас, пожевав губами, улыбнулся и, ткнув в мою сторону мундштуком трубки, сказал:

— Мне нравятся смелые люди, не боящиеся рискнуть. И я подумаю над вашими словами насчет незаменимых.

После этого разговор опять пошел про меня. Обнадежив, что память может вернуться, Сталин вспомнил пару своих боевых эпизодов и минут через двадцать свернул разговор.

Когда уже ехали в машине, Берия затребовал данные на химика из КБ. Записав все, что ему продиктовал, он, положив блокнот в карман, сказал, что теперь, похоже, одним освобожденным дело не закончится. Теперь многие материалы будут пересмотрены. Ого! Если уж страшный нарком такое говорит, похоже, перемены грядут нешуточные. Он-то Сталина лучше меня знает, и все недомолвки и взгляды расшифровывает на раз. Похоже, Лаврентий Павлович что-то уже понял, что мне осталось непонятно, и готов к действиям. Ну и зер гут. У нас ведь столько сидельцев в лагерях парится. Причем помимо борзых, социально близких уголовников, куча действительно толковых людей. Да если хоть человек пятьдесят бывших комдивов освободят, это уже может поменять ситуацию на фронте. Ну а ученых сколько на киче торчит? Они же на свободе оборонку ух как круто поднять могут! Под эти мысли был довезен до гостиницы и там оставлен. А марку автомобиля, на котором катались, я успел разглядеть — «Паккард». Страшная крутизна для этого времени. М-да… У Лаврентия Палыча явно губа не дура…

От всех этих бесед с сильными мира сего устал, блин, как последняя колхозная проститутка. Скинул в номере сапоги и завалился на застеленную кровать. Разговор с верховным, похоже, получился. Только вот фраза по-грузински не давала сразу вырубиться. Я ведь не зря в Закавказье жил. Немного тамошний язык понимаю. Чуть-чуть по-чеченски, чуть-чуть по-армянски. И по-грузински немного. Всю фразу, конечно, не понял, но даже те несколько слов, что были понятны, заставили задуматься. Так вот, вождь сказал Берии, дескать теперь он уверен, что я тот человек, о котором Вольф говорил. Вольф — явно немецкое имя. Что обо мне Сталину мог какой-то фриц говорить — непонятно. Причем явно положительное, это из общего тона понятно было. И почему Виссарионыч его вообще слушал? О личном советнике вождя с таким именем я не слышал и теперь пребывал в растерянности. Информации маловато для выводов. Может, он какой-то жутко засекреченный советник? Или типа Распутина при царе… Только вспомнил Распутина, аж жаром обдало. Вольф… Неожиданно, по ассоциации, вспомнил только одного известного человека, жившего в это время с таким именем в Союзе. Вольф Мессинг! Как сейчас бы сказали — экстрасенс. Причем очень сильный. И он к Сталину доступ имел. Гитлер, тот вообще на мистике повернутый был. Окружил себя целой толпой прорицателей. Общество целое создал, обозвав его «Наследие предков». За нашим вождем такого не замечали. Но за ним много чего не замечали. Секретность на уровне была. Мог Сталин быть мистиком? Да еще как мог! Обучение в семинарии даром не проходит. Интересно только, что же ему Мессинг про меня сказал? Ну, это узнать явно нереально. Зато теперь, вычислив таинственного Вольфа, я наконец заснул.

* * *

Трясясь в кузове под рваным тентом, переиначивал старую песню. Эх дороги, грязь да туман. Холода, тревоги и сплошная грязь. Блин! Мы еще в наше время жалуемся на плохое покрытие дорог! Тут его вообще нет. Грязюка страшнейшая. Вязнут машины, танки, даже тракторы буксуют. Наполеон Москву смог взять только потому, что на лошадях передвигался и более или менее смог дотащиться до города. Был бы он, как фрицы, на технике, не видать ему Москвы, как своих ушей. Нам просто с началом войны не повезло. Лето было страшно сухое, и немцы, весело подпрыгивая, смогли осуществить начало плана блицкрига. Были б дожди — дальше старой границы они хрен бы прошли. Вот и сейчас все влипло в грязь, с обеих сторон фронта. Наступление само по себе остановилось. Сверху дождь, снизу слякоть, какая уж тут война. Ничего, гансы. Скоро еще и морозы начнутся. Это вам не в Европах — плюс пять — уже холодно. А минус сорок не хочешь? Дороги, правда, станут