Читать книгу "На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский"

и сам продиктовал цифры. 

— Молодец! — от души похвалил моего друга. — Но только скажи, когда ты успел? И все рейсы подсчитаны, и сколько с каким транспортом отправлено «бычков», «телок», «картофеля». — Перечисленные наименования соответственно означали — танки, пушки, снаряды.

Старший лейтенант улыбается и молчит. Тишину нарушает едва слышимый из-за двери голос Водягшика:

— Кажу, все равно не пущу. Воны всю ничь мотались на переправи. З вашим братом, сам знаешь, нелегко, и тилько-тилько прикурнулы.

— А мне что, легко? — возмущается чей-то звонкий молодой тенор. — Я, по-твоему, на гулянки пришел?

Дверь резко распахивается, и с прижмуренными глазками вбегает в нашу полутемную обитель лейтенант с еще свежим шрамом на щеке.

— Товарищ начальник, разрешите со своими повозками на ту сторону перебраться.

— Почему днем, лейтенант?

— Боюсь, к ночи я не догоню своих, — не задумываясь, отвечает он. — Они уже перемахнут за озеро Цацу, а я что, играться буду с этой цацей, — и он показывает в окно на свои повозки.

— Идите, лейтенант. Дам нужные указания.

— Хорош паренек! — замечает, протирая свой левый, опухший от сна глаз, Геня Лосев, продежуривший больше суток на переправе.

— Понравился он тебе? — говорю нашему поэту. — Тогда иди с ним за лесок — и переплывайте на лодках, а здесь нельзя. Если только немцы обнаружат нашу переправу, они работать не дадут: потери понесем большие и задачу можем не выполнить.

В дни сосредоточения войск для наступления наиболее крупной переправой на Волге была, пожалуй, переправа Светлый Яр. Сюда с низовья, главным образом из района Астрахани, подтянули значительное количество пароходов, барж и небольшие суда ледокольного типа. Суда эти раскалывали лед, расчищали участки реки, по которым каждую ночь бороздили до рассвета деревянные, железобетонные и металлические посудины, перевозившие на высокий правый берег Волги войска, оружие и боеприпасы. Ратный труд саперов и понтонеров тех дней трудно переоценить: Волга с ее осенними капризами была не легким «орешком». Ограниченные переправочные средства требовали от всех строгой маскировочной дисциплины, но холодные ночи давали себя чувствовать. Несмотря на запрещение, кое-кто разводил костры у переправы. На эти огоньки накидывалась авиация. Очень мучились мы и из-за технической неопытности водителей боевых машин. Въезд с берега на палубу парохода иногда казался камнем преткновения. И все же саперы справились со всеми трудностями и своевременно перебросили войска в исходный район для наступления.

Наш КП в Красном Саду в те дни доживал свои последние дни. Связисты уже потянули провода поближе к войскам, в Райгород. Туда переезжал штаб фронта. 

От Волги до Миуса

В Райгороде, этом захолустном приволжском местечке, утром 20 ноября 1942 года царило необычное оживление. Наступление наших войск только-только началось. Вернувшийся с передовой Саша Фомин сообщил, что оно развивается вполне успешно.

— Правда, сильный утренний туман настолько все окутал, что ничего не видать.

Точнее рассказывает о положении на переднем крае замполит Николай Спиридонов. Он, как и все сибиряки, немногословен, но наблюдателен:

— После того как порезвились наши «катюши» и артиллеристы поддали жарку, все с криками «ура!» бросились вперед. А тут пошел густой, крупный, мохнатый снег и запеленал в белое всю степь. Побежали оккупанты без оглядки к станции Тундутово. Бросали по пути оружие и большие, неуклюжие соломенные эрзац-ботинки.

Офицеры связи всех рангов на всевозможных видах транспорта все время сновали от межозерья — Сарпа, Цаца, Барманцак — сюда, в штаб, и обратно, обеспечивая управление фронта крайне нужными сведениями. Штабники, как водится, тут же сверяли и отрабатывали полученные данные, наносили их на оперативные карты и докладывали первому члену Военного совета Н. С. Хрущеву и командующему А. И. Еременко.

Мы ликовали. К тому же сообщили, что наш сосед справа — Донской фронт — еще вчера перешел в наступление и имеет успех.

— Боже мой! — патетически восклицает Геня Лосев. — Неужели это действительно начался тот самый день, который в календаре истории будет означать начало крушения гитлеризма? Неужели это уже конец кошмарной длинной ночи, охватившей своим ужасом половину стран мира? Какое счастье!

Все мы разделяем мысли друга.

— Зачем так высокопарно? — вмешивается в разговор Аралов. — Думаю, что гитлеровская машина получила такие трещины, починить которые уже невозможно.

Спиридонов, внимательно слушавший их, добавляет:

— Скорее надо гнать эту сволочь с нашей земли, да так, чтобы другим никогда неповадно было соваться к нам. Вот так, братцы.

Он достает из вещевого мешка килограммовую, еще смазанную тавотом банку со свиной тушенкой. Аккуратно, по-крестьянски нарезает мелкими ломтиками черствый ржаной хлеб и приглашает нас закусить. Мы все с охотой принимаем приглашение. У кого-то, на наше счастье, в кармане обнаружился чеснок, и Фомин, не выдержав, берет телефонную трубку и дразнит Лазаренко, все еще сидящего в Красном Саду:

— Приезжай, дружок, сюда, у нас здесь, как в раю, и даже шашлыком попахивает.

Входит с важным видом в дубленом полушубке Теслер.

— А ты, — обращается он с ходу к Фомину, — почему думаешь, что шашлычная непременный атрибут рая?

Мы знаем, что Саше трудно будет в словесном поединке со снабженцем. Спасает Фомина замполит. Он уже знает слабости Теслера. По-дружески обняв Семена Наумовича и торжественно вручив ему огромный бутерброд со свининой, Спиридонов полушепотом опрашивает:

— Вы, кажется, с передовой? Говорят, вас в Тундутово видели?

— Меня? Кто видел? — весело заулыбался Теслер.

Чувствуется, он только и ждал этой зацепки, чтобы тут же похвастать перед нами и тем интересным, что в действительности было, и тем, чего вовсе не случилось, но буйно рисовала его фантазия.

После полудня, а особенно к вечеру, к переправам начали подтягиваться колонны пленных. Их шло так много, что мы вынуждены были мобилизовать буквально все наши переправочные средства.

Большинство пленных бедные, забитые румынские крестьяне, заросшие щетиной. На солдатах легкие, испачканные в грязи шинели буро-желтого цвета, высокие меховые шапки, изготовленные из грубо выделанных бараньих шкур. Они были тем пушечным мясом, которое обильно поставлял на восточный фронт гитлеровский холуй