Читать книгу "Госпожа де Шамбле - Александр Дюма"

Собака бежала в нашу сторону.

Жозефина поняла, что это бешеное животное.

Взяв меня на руки, она побежала к дому, а Зое велела не отставать от нас.

Овчарка тотчас же свернула со своего пути и погналась за нами.

Кормилица держала меня так, что я могла видеть то, что происходит за ее спиной, и это было ужасно.

Охваченная бешенством собака преследовала нас; не замедляя хода, она подбирала по дороге камни, размалывая их своими мощными челюстями.

Бежавшие за овчаркой крестьяне увидели, какую цель она избрала, остановились в испуге и замолчали, опасаясь, что, если они будут продолжать погоню и кричать, собака помчится еще быстрее.

Эта предосторожность ничего не дала — овчарка приближалась и уже была совсем рядом.

И тут я увидела в чаще своего отца, с ружьем возвращавшегося с охоты — он оказался здесь по милости Бога. Увидев, какая страшная опасность нам угрожает, он побледнел как полотно.

Отец прицелился и выстрелил, но промахнулся, и зверь продолжал свой бег так же стремительно.

Он уже почти догнал маленькую Зою и открыл пасть, чтобы ее схватить, как вдруг раздался второй выстрел.

Собака остановилась, укусила себя за плечо и хотела продолжать погоню, но упала, а затем попыталась подняться и снова рухнула.

Отец подбежал к овчарке и так сильно ударил ее прикладом по голове, что приклад сломался.

Тогда он ударил ее концом ствола и полкой ружейного замка.

После третьего удара собака затихла и осталась лежать неподвижно.

Кормилица продолжала бежать со мной до самого дома. Войдя туда, она заперла входную дверь, прошла в столовую и снова закрыла за собой дверь. Наконец она добралась до гостиной и села, вернее, упала на диван.

И тут появился мой отец, еще более бледный, чем в тот миг, когда он стрелял в собаку. Он бросился ко мне, взял меня на руки, поцеловал и так крепко сжал в своих объятиях, что я едва не задохнулась.

Бедный отец очень любил меня! Эта сцена, свидетельствовавшая о его любви, навсегда осталась в моей памяти.

Возможно, вследствие пережитого страха моя нервная система стала чересчур возбудимой, что и вызывает у меня те странные явления, о которых мы только что говорили.

Мне было всего три-четыре года, но я хорошо помню, как вел себя тогда мой отец. Этот драматичный случай одержал верх над детской слабостью и отчетливо запечатлелся в моей памяти среди прочих туманных образов.

Некоторое время спустя мой бедный отец скончался от аневризмы.

Предвидя свою близкую кончину, он заранее принял меры, чтобы полностью отделить мое состояние от той части наследства, что была завещана им его второй жене. Благодаря его предусмотрительности и, как говорят, выгодному вложению капитала, я должна была в пятнадцать лет — в том возрасте, когда могла выйти замуж, владеть тремя миллионами.

В то время я была еще ребенком и не ощутила всей тяжести своей утраты, как почувствовала бы это, будучи на несколько лет старше. Я помню лишь некоторые подробности той трагической ночи, когда умер отец.

Никто не ожидал его смерти, это произошло мгновенно из-за разрыва одной из артерий. Помню, что я внезапно проснулась с плачем около двух часов ночи и, задыхаясь от слез, закричала:

«Папа умер!»

В то же время я потирала свои губы — мне казалось, что на них застыл холодный, как лед, поцелуй.

Я подумала тогда, что отец пришел со мной попрощаться, и холод, сковавший мои уста, был прикосновением самой смерти.

Жозефина проснулась от моих криков, так как я беспрестанно повторяла: «Папа умер!» Она встала, побежала в комнату мачехи, отделенную от спальни мужа обычной перегородкой, и разбудила ее.

Накануне отец, как всегда, лег спать в десять часов вечера. Ничто не предвещало, что его конец близок — он страдал обычным учащенным сердцебиением, только и всего.

Моя мачеха сначала не поверила словам Жозефины и лишь постучала в перегородку, не сомневаясь, что, услышав этот звук, ее муж проснется и подаст знак. Однако в ответ не раздавалось ни единого шороха.

Начав беспокоиться, мачеха встала с кровати и зажгла свечу у изголовья.

Затем она подошла к комнате отца и постучала, но и на этот раз ответа не последовало.

Тогда женщина открыла дверь и устремила взгляд на альков. Отец лежал неподвижно и казался спящим, но розовая пенистая бахрома окаймляла его губы.

Он был мертв.

Как объяснить мои ощущения: может быть, душа отца, оторвавшаяся от тела, захотела проститься со мной, самым дорогим для нее существом на свете? Может быть, при этом она слегка коснулась моих губ кончиком своего крыла и, таким образом, установила связь между мной и миром духов, незримым для других людей, но видимым для меня?

Кроме того, я смутно помню некоторые печальные подробности: стук молотка, забивающего крышку гроба; ветку освященной в церкви вербы, которую вложила в мою руку Жозефина, велев мне окропить гроб святой водой; пение священников, стоящих с крестом возле нашего дома. Затем все погружается в моей памяти во мрак. Он проясняется для меня лишь в ту пору, когда детство сменилось юностью.

И вот я вижу себя в пансионе Эврё в толпе юных девушек, чьи лица напоминают едва распустившиеся бутоны роз в небесном саду моих воспоминаний.

Мачеха навещала меня два раза в год; ее вечно сопровождал мрачный человек с бледным лицом, редкими волосами, впалыми висками, узким нависшим лбом, темными бровями, серыми живыми, сверлящими глазами и тонкогубым ртом…

— Это был священник, не так ли? — вскричал я, прерывая графиню.

— Да, — ответила Эдмея. — Я не помню, когда этот человек появился в моей жизни, но мне кажется, что он всегда омрачал ее своей тенью, прежде чем стать реальностью.

Всякий раз, когда приезжала мачеха, мне приходилось оставаться на час наедине со священником и он исповедовал меня с таким пристрастием, как будто я знала, что такое грех.

Возвращаясь к мачехе на каникулы, я неизменно встречала у нее того же аббата. Он читал мне небольшую проповедь, грозя Божьей карой, и никогда не упоминал ни о милосердии, ни о доброте Всевышнего.

Поистине, натура этого человека говорила его устами.

Тем временем мне исполнилось тринадцать лет, и день моего первого причастия приближался.

Аббат Морен получил у епископа Эврё разрешение помогать духовному наставнику нашего пансиона.

Ему поручили религиозное воспитание нескольких девушек, и я оказалась в их числе.

Дружба с моей мачехой давала аббату право уделять мне особое внимание.

Но, как ни странно, чем больше он проявлял нежную заботу о моем спасении, тем сильнее меня охватывал необъяснимый страх. Я непроизвольно повиновалась священнику, и мне даже в голову не приходило ставить под сомнение собственные действия.