Читать книгу "Жизнь, которую мы создали. Как пятьдесят тысяч лет рукотворных инноваций усовершенствовали и преобразили природу - Бет Шапиро"

слишком трудно, и их предоставили самим себе. Сегодня популяция выросла до пятидесяти с лишним особей, что доказывает, что бегемоты способны самостоятельно жить и размножаться за пределами Африки. Стремительный рост популяции вызвал также опасения, что они могут вытеснить местные виды, а это подтверждает, что бегемоты способны превратиться в инвазионный вид. Кроме того, они опасны. В 2009 году три бегемота сбежали и убили нескольких коров, после чего одного из них застрелили, а остальных загнали обратно в поместье Эскобара. Что касается их «кроткого» нрава, то они, по-видимому, не особенно жалуют людей (а это заставляет усомниться в показаниях Дюкейна). Ради мяса на них не охотятся. Кроме того, ученые не могут однозначно решить, скорее вредны или скорее полезны они для окружающей среды. С одной стороны, бегемоты переносят питательные вещества с суши в воду и создают каналы, по которым вода перетекает по болотистой местности, а в экосистеме Колумбии этим некому было заниматься с тех пор, как вымерла туземная мегафауна. С другой стороны, бегемоты эволюционировали не в Колумбии, и их появление изменило эволюционные пути живущих там видов. Но вот чего у бегемотов не отнимешь, так это того, что они привлекают туристов и, соответственно, способствуют процветанию местной экономики.

Популярность и непрактичность проекта резолюции № 23261 – яркий пример наблюдавшегося в начале XX века раскола между желанием получить все и сразу (то есть взять еще больше мировых ресурсов и превратить их в более легкую жизнь для большего числа нас, людей) и пониманием, что природные ресурсы когда-нибудь да закончатся. Проект Бруссарда только на первый взгляд касался охраны природы: подлинным его назначением было сохранить судоходные маршруты и образ жизни. Ради повышения благосостояния нации предлагалось делать ставку на любое хоть сколько-нибудь пригодное для этого животное, пусть даже животное огромное и потенциально опасное, о котором прежде и слыхом не слыхивали. Никто не обратил внимания на то, что в страну завезут чужеродный вид, дабы он исправил ущерб, причиненный другим чужеродным видом, который завезли несколько раньше. Никто не подумал о том, какое экологическое воздействие окажут бегемоты на реки, никто не подумал о долгосрочном балансе выращивания и забоя бегемотов и распределения бегемотьего мяса. Все заслонил восторг по поводу того, что найдено избавление от постигших страну горестей.

Несмотря на очевидные недочеты, бегемотий проект Бруссарда прекрасно согласовывался с идеологией борцов за охрану природы эпохи прогресса. Землевладельцев и охотников-спортсменов возмущало, что поголовье бизонов и других крупных животных снижается, и они единым фронтом выступили против избыточной охоты и вырубки лесов. Они хотели ограничить добычу животных и деревьев, чтобы дать популяциям возможность восстановиться, но знали, что это возможно, только если заручиться поддержкой простых людей. Они мечтали о создании государственных парков, где горожане могли бы отдохнуть от суеты и шума. В этих парках было бы разрешено охотиться и рубить деревья, но так, чтобы численность добычи не падала. И эти парки можно было бы населить дикими животными, причем не только туземными, но и привезенными с других континентов, – животными, на которых публике интересно было бы смотреть. Защитники природы эпохи прогресса ценили диких зверей, однако мерилом этой ценности была польза, которую эти последние могли принести людям. Такой антропоцентрический подход кажется нам наивным, так как сейчас мы ориентированы скорее на экосистему, однако именно он был необходим, чтобы запустить процессы охраны диких земель и сохранения биологического разнообразия. Для некоторых видов это оказалось весьма своевременным.

Конец изобилия

Когда в XV веке европейцы высадились в Америке, там уже давно не было ни мамонтов, ни мастодонтов, ни гигантских ленивцев. Растительность, которую раньше эти гиганты ледникового периода удерживали в рамках, теперь находилась под контролем людей, а те применяли огонь и другие технологии, чтобы сделать землю пригодной для заселения и способствовать росту съедобных растений. На просторах североамериканских прерий паслись тучные стада бизонов и водились дикие индейки, волки и койоты. Ближе к побережью буйные леса постепенно сменялись полями, где выращивали культурные растения – кукурузу, бобы, тыкву, подсолнечник.

А надо всем этим летали голуби.

Странствующие голуби издавна были частью североамериканской экосистемы. Предки странствующих голубей ответвились в ходе эволюции от своих ближайших ныне живущих родственников, полосатохвостых голубей, не позднее 10 миллионов лет назад. Странствующие и полосатохвостые голуби пережили все перипетии ледниковых периодов по разные стороны от Скалистых гор – странствующие голуби на востоке, полосатохвостые на западе. В их рацион входили семена плодокормовых растений – желуди, буковые орешки, мелкие лесные орехи, в общем, все, что удавалось найти. Два вида голубей экологически были похожи, но у них имелось одно существенное различие: странствующие голуби жили огромными популяциями.

Прибыв в Северную Америку, европейцы обнаружили голубиные стаи буквально из миллиардов особей. Первым европейцем, увидевшим странствующего голубя, был Жак Картье, и произошло это в 1534 году. Картье, исследовавший восточное побережье Канады, заметил на острове, который сейчас называется остров Принс-Эдуард, «бессчетное множество лесных голубей»[13]. Пролет стаи странствующих голубей над поселением мог продолжаться несколько дней, и в это время «дневной свет тускнел, словно при частичном солнечном затмении», а «помет падал хлопьями, весьма напоминавшими мокрый снег»[14].

Странствующие голуби представляли собой экологическую силу, с которой приходилось считаться. Их стаи перелетали из леса в лес и сжирали все на своем пути. В местах гнездовий на одном дереве могло быть пятьсот гнезд. Когда голуби бросали гнезда – а делали они это все одновременно в конце поры гнездования, – на земле в лесу оставался толстый слой помета, а деревья стояли голые и поломанные. Странствующие голуби душили леса – и при этом перезапускали экологический цикл, оставляя на месте зрелого леса простор для молодой поросли.

Неловко признаваться, но про странствующих голубей я узнала только в аспирантуре. Мой первый исследовательский проект по древней ДНК ставил целью выяснить, был ли додо разновидностью голубя, как предполагали некоторые, или отдельной линией – близким родственником голубей. Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужна была ДНК додо, и я рассчитывала получить разрешение отпилить крошечный кусочек кости знаменитого додо из музея естественной истории при Оксфордском университете. Для куратора зоологических коллекций Малгоси Новак-Кемп, женщины хрупкой, но темпераментной, каждый экспонат составлял предмет колоссальной гордости. Малгося, конечно, была не прочь, чтобы экспонаты послужили науке, однако ей претила мысль, что кто-то будет сверлить в них дырки. Согласившись помочь мне с исследованием, она потребовала, чтобы я, прежде чем получить разрешение буравить додо, продемонстрировала ей свое мастерство (уж какое есть) на менее ценных мертвых птицах.

Малгосе очень хотелось похвастаться своей коллекцией