Читать книгу "Любовь: история в пяти фантазиях - Барбара Розенвейн"

изображена одна благовоспитанная компания во время чумы во Флоренции. Десять молодых людей, все как один благородные, ученые, вежливые и остроумные, покидают город на десять дней, уединяясь в сельской местности. Под «председательством» Пампинеи, одной из юных дам, они по очереди рассказывают истории: некоторые из них похабные, другие — нежные, во многих критикуется духовенство, но каждая новелла непременно забавна. Участники собрания вместе поют песни о любви и танцуют, а затем удаляются в свои комнаты. Несмотря на то что кое-кто из них влюблен, они остаются «разделенными» по образу и подобию безнадежной любви Петрарки к Лауре.

Двор, возникший в фантазии Боккаччо, просуществовал всего десять дней. Зато Бальдассаре Кастильоне (ум. в 1529 году) в своей книге «Придворный» задался целью описать настоящий двор герцога и герцогини Урбинских[170]. Он восхвалял людей, искусных «в турнирах, в состязаниях, в скачках, в умении владеть любым оружием, равно как и в праздничных развлечениях, в играх, в музыке, словом, во всех занятиях, приличных для благородных рыцарей». Все это устраивалось ради развлечения герцога, а настоящие войны в XV–XVI веках вели уже не рыцари, а наемники с ружьями и пушками. Атмосфера при дворе герцога была напряженной, но, по словам Кастильоне, его супруга умела сглаживать острые углы: «В душе каждого рождалась величайшая радость всякий раз, когда мы собирались перед очами синьоры герцогини. Казалось, эта радость была цепью… соединявшей всех любовью». Мужчины при дворе, утверждал автор, были как братья. Им разрешалось свободно общаться с дамами, однако эротическое влечение отсутствовало. В играх и забавах компании, состоявшей из представителей двора обоих полов, в присутствии герцогини было много «смеха и шуток», но прежде всего они разыгрывались «с грациозным и степенным достоинством».

В XVII — начале XIX века в Италии, Франции, Великобритании и Германии наблюдался расцвет салонов. Возглавляемые богатыми и образованными женщинами (salonnières), чье мастерство в оживленной беседе возвышало «общительность» до уровня изящного искусства, они привлекали выдающихся писателей, философов, художников, музыкантов и дипломатов. Живой обмен идеями в разнополой компании или (в Британии) на собраниях женщин был таким же обязательным атрибутом салонов, как и не слишком скрываемые любовные связи. Писатель из Далмации Михо Соркочевич восхищенно характеризовал ученую хозяйку одного венецианского салона, писательницу Изабеллу Теотоки Альбрицци (ум. в 1836 году) такими словами: она являла «чистую чувственность и умеренную пристойность благородства»[171]. Альбрицци, будучи, конечно же, замужем, и правда поддерживала связь сразу с несколькими любовниками. Подобные салоны выступали местом, где можно было нащупать и проверить границы социальных, эмоциональных и политических норм. Наряду с клубами, театрами и кафе, в них зарождались революционная мысль и та страстная эмоциональная экспрессия, которую историки назвали сентиментализмом. И все же в любовных авантюрах Теотоки Альбрицци вряд ли прославлялась любовь-одержимость — неужели эта фантазия подошла к своему концу?

Возвращение одержимости

Вовсе нет, ибо в то самое время, когда Теотоки развлекала и наставляла избранный круг международных талантов, покровительствовала им, а также имела нескольких любовников на стороне, в Европе зарождалась культура романтизма. Любовь, воспеваемая в «долгом девятнадцатом веке», в какой-то степени возрождала романтические темы Средневековья, но сама по себе не вызывала игривого веселья. Ее одержимость выходила за рамки метра и рифмы, породив относительно новую литературную форму — роман в прозе, в котором исследовались социальная жизнь и чувства современников, авторов и читателей. Как сформулировала эту идею Шарлотта (Лотта) из романа Гёте (ум. в 1832 году) «Страдания юного Вертера» (1774) влюбленному в нее Вертеру, «и мне милее всего тот писатель, у которого я нахожу мой мир, у кого в книге происходит то же, что и вокруг меня, и чей рассказ занимает и трогает меня, как моя собственная домашняя жизнь»[172].

Услышав меткие замечания Лотты о романе Оливера Голдсмита «Вексфильдский священник» (1766), молодой поэт Вертер испытывает прилив чувств: «Проникаясь смыслом ее речей, я порою не слышал самых слов». Вертер не видит в Лотте ничего, кроме доброжелательности. Впервые он встречает ее в идиллической домашней обстановке, когда после недавней смерти матери она взяла на себя эту роль для своих младших братьев и сестер. После встречи Вертер признается в одном из писем другу (эти письма составляют основную часть романа Гёте): «Не знаю, удастся ли мне рассказать по порядку, каким образом я познакомился с одним из прелестнейших в мире созданий. Я счастлив и доволен, а значит, не гожусь в трезвые повествователи». Всякий раз, когда их тела случайно соприкасаются, Вертера мучает невыразимая «тайная сила» — «и голова идет кругом». По утрам и ночам он тянется к ней в постели, мечтая, что покрывает ее руку «градом поцелуев». Когда одежда, в которой Вертер был при первой встрече с Лоттой, изнашивается, он приобретает точно такую же — брюки до колен, желтый жилет, синее пальто. Он охвачен счастьем, когда взбирается на грушевые деревья в саду и передает плоды Лотте. Ею были наполнены молитвы и воображение Вертера, он «на каждом шагу открывал рай, и сердце имел достаточно вместительное, чтобы любовно объять целый мир». Ни один трубадур не смог бы переживать большее очарование или предлагать даме служение с большей готовностью.

Однако в Вертере нет ничего от игривости трубадуров. Какое-то время он пытается держаться подальше от Лотты, но затем следует зову сердца и возвращается к ней. Тем временем она выходит замуж за некоего Альберта, которому была обещана в жены матерью. Вертер представляет, какое блаженство он бы испытал, находясь на месте Альберта, и жалуется на свою участь: «Порой мне непонятно, как может и смеет другой любить ее, когда я так безраздельно, так глубоко, так полно ее люблю, ничего не знаю, не ведаю и не имею, кроме нее!»

В Вертере есть что-то от Раскольникова: он с гордостью признает, что «в страстях своих всегда доходил до грани безумия», видя в последнем признак неординарного человека. Перед свадьбой Лотты он берет с собой книгу Гомера, а затем обращается к творениям Оссиана — поэтическим подражаниям устному и письменному кельтскому эпосу, бывшим в моде во времена Гёте. Особенно притягательной для Вертера оказывается героиня одного из стихотворений, которая оплакивает погибшего возлюбленного на его могиле, пока сама не умирает. Вертер погружается в мрачную депрессию, наконец берет у Альберта пистолет и кончает с собой.

Книга Гёте произвела магнетический эффект — ее переводили, адаптировали, высмеивали… Мужчины одевались, как Вертер, а