Читать книгу "Долгая ночь (сборник) - Ф. Шумов"

это такое. Знакомый, хороший компанейский парень Рашид со смехом объяснил: — Это, Сергей, не для тебя. Мы, узбеки, к травке привычные, на нас не действует, а тебе может быть худо... Сергей не поверил: как худо? Ты куришь, а я не могу? Дай попробую!

Накурился до одурения, но рвоты не было, только утром голова побаливала, к вечеру снова потянуло курить...

Теперь сидит передо мной — высоченный, широкоплечий, растрепанный. Спрашиваю: как узнал, что Валентин торгует анашой?

Оказалось, он еще в прошлом году попытался взять себя в руки: из Новокузнецка перебрался в Кемерово, но все равно толком работать не мог. Так, у магазинов за грузчика ошивался: поднять, поднести, поставить — тем и жил, и дружки такие же, и все покуривали. Потом был миг просветления — куда же ты катишься, парень? Жена забрала двух девочек, уехала к родителям. Стало самого себя стыдно — решил: все, надо браться за ум.

В Кемерово — точно помнит, — почти зиму не курил, месяца три. Худо было до невозможности — вынес. И когда уже совсем поверил, что превозмог себя — опять сорвался...

Однажды в такси услышал разговор водителя с пассажиром, что травку можно достать у Валентина, есть, мол, в городе такой делец. И адрес назвал.

Сергей тогда сказал себе: ни за что не вернусь к старому ужасу! Выдержки хватило на неделю, потом сам себя уговорил: возьму башик, затянусь напоследок и навсегда отрежу. Сходил — с того дня все опять поломалось, полетело кувырком...

Он смотрит отрешенно, руки на коленях стиснул — аж косточки побелели. Он все помнит, и про нож, и как ударил. Когда подписал протокол допроса, сказал с тоской: расстреляйте вы меня, что ли... Я жить не хочу...

Когда на очередном допросе я спросила Валентина, давно ли он знаком с Сергеем Орловым, тот нахмурился:

— И до парашютиста добралась? Знаете, я никогда никого не боялся, а Сергея — да. Он от анаши совсем дуреет. И дать ему страшно, а не дать — еще страшнее. Вы с ним поосторожнее...

Когда за ним пришел дежурный, уже у двери спросил:

— В прошлый раз я писал Елизавете Климовне, просил принести сменное бельишко, а ее что-то нет. Не запретили передачу?

— Нет, — отвечаю, — не запретили... — И рассказала, что произошло: не корила Валентина, не упрекала — просто рассказала. И что Елизавета Климовна в реанимации, уже неделя доходит, а она все без сознания.

Валентин как стоял у двери, так и стоит, побледнел, глаза расширились. Я все сказала, молчу — он стоит. Никак не опомнится. Потом прошептал:

— Этого не должно быть... Гражданин следователь, ну не должно... Зачем же ее? Она же ни при чем... Ни при чем, понимаете?

Я киваю — ясное дело, ни при чем. Им, таким вот, которые с боку припека, обычно и достается больше всех.

— Не могу я... Я пойду в камеру, разрешите?

Я опять киваю — ведите, ведите его, товарищ сержант. И скажите медикам, пусть дадут ему что-нибудь успокоительного.

Нож, отобранный у Орлова, пошел на экспертизу. На десять дней я отложила работу по наркотикам: поджали сроки по другим делам. Павла Гордеича я в эти дни не видела, ему не звонила. Не звонил и он — у него свои дела, не одними же моими наркоманами заниматься. Елизавета Климовна пришла наконец-то в себя, но говорить с ней нельзя.

Потом началась беготня: срочно готовь план по командировке, беги оформлять документы, бери билеты...

До Алма-Аты мы с Павлом Гордеичем долетели прямым рейсом, дальше поехали поездом. В общем-то я до последнего мига не верила, что начальство разрешит эту командировку — могли ведь решить иначе: бери санкцию прокурора и этапируй Жабина сюда! Но я считала, что надо обязательно лететь: ведь у Жабина свои связи, свои каналы, по которым к нему идет анаша, могут быть и разные сбытчики, не одна Шкоркина! Как все это раскроешь отсюда, из Кузбасса?

Словом, я сижу в душном купе у окна, солнце то бьет в него нещадно, то переходит на другую сторону вагона, и я никак не могу прийти в себя от здешних ярких красок, от необычности всего происходящего. Открывается дверь, Павел Гордеич приносит румяные, поджаристые пироги с рисом и яйцами. От пирогов несет теплом, душисто-терпким ароматом хорошо поджаренного теста... Следом в купе заглядывает разбитной малый с жгучими черными глазами, в белом халате — салам, начальник! Я тебе и твоей женщине чай принес! Угощайся — и лучезарная улыбка на смуглом лице... Мы с Павлом Гордеичем в штатском — удивительно, как он разглядел в нем «начальника»?

Начальник горотдела — высокий черноволосый казах в подполковничьих погонах — весело прочитал наши командировочные удостоверения, весело глянул на меня блестящими коричневыми глазами, весело поцокал языком: какая пери! Скажите, капитан — это она вас сопровождает, или вы ее? Я бы с такой пери из командировок не вылезал, правда!

А потом уже спросил: чем же он нам может помочь?

Я объяснила: дело по сбыту наркотиков, у вас живет торговец анашой, сбывает постоянно...

Подполковник вздохнул: анаша — да, такую чуму придумал на нашу голову шайтан... У них, по долине реки Чу, оказывается, дикая конопля растет повсюду, на обочинах дорог, по огородам, на склонах гор. Растет неистребимо, сама собой. Ее и жгут, и утюжат бульдозерами, и перекапывают. А по весне она снова цветет дурманом. Тогда заслоны и патрули наглухо перекрывают тропы и дороги. И все равно кто-то да прорвется. Тут, в городе, многие курят и приторговывают... Так кого вы ищете?

Объясняю — Степана Ивановича Жабина, тетка, мол, к нему ездит, Шкоркина.

Подполковник удивленно переспрашивает, когда она была здесь в последний раз, и склоняется к селектору.

Минуту спустя приходит начальник следственного отделения майор Олжасов. Оказывается, Жабин арестован еще в январе, арестован именно за сбыт анаши, тогда же был осужден и сейчас находится в колонии. Шкоркина по делу не проходила: они тут, в горотделе, и понятия не имели, что Жабин сбывал анашу еще и через свою тетку...

Вижу — зря мы приехали. Надо было просто запросить: так, мол, и так, сообщите, что вы знаете о Жабине и его дружках...

Павел Гордеич между тем спрашивает — к кому же тогда могла приезжать Шкоркина? Ведь анашу мы у нее изъяли, и ездила она сюда, к вам, два месяца назад, у нас данные верные.

Подполковник, начальник горотдела, развел руками: