Читать книгу "Домик окнами в сад. Повести и рассказы - Андрей Александрович Коннов"

спохватившись, схватил коробку с конфетами и духи, и протянул Есе со словами:

– И это ещё не всё, прекрасная Елена. Сейчас прибудет маленький сюрприз от моего большого сердца, – нетерпеливо взглянув на свои изящные наручные часы.

Пронзительный звонок разорвал в клочья наступившую секундную паузу.

– Ага, вот! – удовлетворённо произнёс Абель, широким жестом распахнув входную дверь. Перед изумлёнными хозяевами предстал мальчик, посыльный из магазина, с огромным букетом алых, нежно пахнувших роз, обвёрнутых тончайшей, полупрозрачной бумагой с затейливо вырезанной каёмкой.

– Благодарю, мой юный друг! – удовлетворённо произнёс гость, бережно принял букет и торжественно протянул его хозяйке, а мальчику сунул в руку купюру.

– Зачем вы так транжирите, Осип, – смутилась сияющая Еся, поднося розы к улыбающемуся лицу и нюхая цветы, прикрыв глаза.

– Та женщина, моя мама, родила меня для того, чтобы я жил, а не мучился, – весело отвечал Абель.

Хозяева дружно расхохотались очередной одесской остроте. Еся заметалась по квартире, ища подходящую вазу для букета, а Мастер с гостем прошли в кабинет.

– Я слышал, ты в фаворе у Хозяина? – спросил Абель без малейшей нотки зависти. – Смотри, Миша! Как это у Грибоедова? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь?»

– Ося, я не напрашивался. Сами предложили… Правда, я написал Вождю несколько писем, нисколько не надеясь на что-либо… От отчаяния. Я был на грани нищеты, и вот… – и Мастер счастливо улыбнулся

Абель потёр лысеющий лоб и задумчиво пробормотал:

– Ну-ну… Хотя справедливость и высморкалась на меня, я могу понять человека. Тем более, старого друга!

– Вождь просил подготовить ему кое-что из моего… Я отобрал, тебе многое известно, – не удержался Мастер от некоторой похвальбы, и добавил, – меня должны скоро к нему пригласить. Вождь хорошо разбирается в литературе. Он оценит!

– А ну, покажь, что ты там отобрал ему? – с нетерпеливым интересом попросил Осип.

– Господа, к вам можно? – слегка приоткрыв дверь кабинета, спросила Еся, держа в руках поднос на котором стояла принесённая гостем бутылка коньяка «Hardy», две хрустальных рюмки, тарелочка с тонко нарезанным сыром «Roquefort», источавшим острый, своеобразный – на ценителя, запах, маслины в вазочке, тонко нарезанный свежий белый хлеб и две деревянных шпажки – накалывать на них сыр и маслины.

– Спасибо, Есенька, – с чувством произнёс Мастер, – если не возражаешь, мы тут немного поговорим, а ты, пожалуйста, накрой в столовой.

Еся улыбнулась и ушла. Мастер вынул из ящика письменного стола напечатанные на машинке отрывки романа «Он явился» и, с внезапно возникшим трепетом, протянул их Абелю со словами:

– Кое-что я тебе уже показывал, а это – окончательный вариант. Но финал ещё не написан…

– Угу, – откликнулся Абель, погрузившись в рукопись. Читал он быстро, то улыбаясь, но чаще хмурясь, временами потирая свой обширный лоб, словно бы от пота.

Мастер ждал, нетерпеливо ёрзая в кресле. Наконец гость закончил, бережно отложил рукопись, снял очки, аккуратно протёр стёкла и спросил тоном, который Мастера насторожил:

– А что ещё?

Мастер протянул ему отпечатанную рукопись «Исхода», которую Абель бегло пролистал, затем «Сердце пса» и «Дьявольские яйца». «Южный порт» показывать, почему-то, постыдился. Абель, оторвавшись от рукописей, лукаво взглянул на Мастера и смущённо спросил:

– Я попрошу тебя тоже прочесть моё кое-что. Это дневники, которые я вёл, когда служил в конармии. Хочу опубликовать, а перед этим слушать твоё мнение, – и, тут же, залихватски предложил, – давай-ка, дружище, хлопнем по рюмке, а то у нас как-то слишком всё серьёзно, как в цензурном комитете.

Мастер медленными глотками стал пить коньяк, и вкус его показался нектаром. Повеяло ароматом виноградников центральной Франции. Летний солнечный луч Иль-де-Франса, закупоренный, словно джинн в бутылке, вырвался на волю и заплясал по комнате. А сыр (многим рядовым гражданам не понять пристрастия к такому сыру – запах прелых портянок, так можно описать в двух словах его) – заставил задуматься об утончённых прелестях жизни…

От дневников Абеля Мастер пришёл в ужас. Голая, ничем не прикрытая правда войны, позорно проигранной полководцами-самоучками Побудным и Чепушиловым, правда о грязи физической и грязи людских душ – потрясла, взбудоражила. Куда Анри Барбюсу до всего того, что описал Абель!

– Ося, – осторожно произнёс Мастер, – не смей это печатать никогда! Спрячь подальше и никому не показывай! Это приговор тебе, Ося!

– Да-да, – рассеянно пробормотал Абель, не отрываясь от рукописей Мастера.

– Послушай, – настойчиво продолжал Мастер, – тебя за «Конармию» мордуют, поливают грязью с подачи этого Побудного, все, кому не лень! Тебе мало? Знаешь, как он отозвался о твоей повести? «Обозное вдохновение»! И это самая мягкая оценка.

Абель, наконец, оторвался от рукописей Мастера, снял с переносицы очки и медленно произнёс:

– Миша, я не Петя Бачей! Это он напишет, к примеру, рассказ о плохом мальчике и как ему худо живётся, и принесёт в редакцию на показ. А редактор его завернёт. И Петя поскачет домой, а наутро снова притащит в редакцию рассказ. Но только, о мальчике хорошем, да ещё с яблочком в руках! А я – точен, как логарифмическая линейка. И естественен, как запах укропа! Да ты и сам, сдаётся мне, говорил: «Борьба с цензурой – долг писателя!»

– Да, но не в это время, Ося!

– Ну и когда же наступит, по-твоему, «ЭТО время?». Когда меня похоронят с певчими? Я ж видел в своей жизни не пару пустяков, и хочу рассказать об этом!

Абель выпил ещё рюмку, одним глотком, будто водку. Задумчиво пожевал кусочек сыра. Подошёл к окну, тоскливо посмотрел куда-то поверх всего земного, затем распахнув рамы, закурил и долго молчал. Мастер тоже молчал, ожидая от друга чего-то такого, что могло его успокоить, обнадёжить. А Осип сказал неожиданно:

– Вот, как ты думаешь, Миша! За что я воевал, кормил вшей насмотрелся всяких мерзостей на польском фронте? Чуть не помер от поноса, был избит казаками Побудного до полусмерти за то, что вступился за еврейскую семью! А? Чего мы хотели, о чём мечтали, и что вышло сейчас – это две большие разницы. Я не могу свободно издаваться, ты не можешь… Никто не может! Да в этой буржуазной Франции – самый последний шофёр таски на раздрызганном драндулете – свободнее члена политбюро Вождя! В Париже мои рассказы, моя повесть на ура шли! Сам переводил…

– Для чего же ты вернулся, Осип? – с искренним удивлением спросил Мастер.

– Для чего..? Хм! Для чего..? Я хоть, и еврей, я хоть, и иудей, но я – русский. Я себя без России, без Одессы-мамы не мыслю, не представляю, – и Абель тяжко вздохнув, закурил новую папиросу, и добавил, – я, как из