Читать книгу "Вэйкенхерст - Мишель Пэйвер"

метелки для чистки труб.

Чтобы сделать ловушку на угря, берешь жестянку с большими толстыми червями, которых нужно накопать заранее, а потом вымочить в смеси коровьей мочи и навозной жижи. Потом берешь проволочку, которую заточил, как иглу, и нанизываешь червей на длинную шерстяную нитку. Нитка должна быть красная, чтобы отпугнуть ведьм. Связываешь концы нитки вместе и скатываешь червей в комок размером с кулак, а к нему подвешиваешь кусочек свинца для тяжести. Это и есть ловушка.

Потом привязываешь ловушку к куску прочного шнура длиной в полтора метра, а шнур — к палке из лещины примерно такой же длины. Все, можно идти ловить угрей.

Садишься на берегу и болтаешь ловушкой в воде, иногда задевая дно — но осторожно, чтобы чувствовать поклевку. Когда угорь клюнет, то зацепится зубами за шерсть. Тут надо как следует дернуть палку вверх и в сторону, чтобы угорь попал в ведро, которое ты приготовил на берегу.

— Это самое сложное, — сказал Клем, ловко исполняя это движение в очередной раз. — Нужно правильно махнуть, чтобы угорь попал куда нужно. Как только он вылетит из воды, он сорвется с ловушки, и если он не в ведре, то в секунду окажется обратно в запруде. А теперь ты попробуй, — предложил он, когда в ведре уже извивалось пять толстых черных угрей.

Мод нервно взялась за палку:

— А как я узнаю, клюнул он или нет?

— Почувствуешь. Нет, обеими руками держи. Вот так.

— Лучше б ты мне дал приготовить мою собственную ловушку.

Он фыркнул:

— Чтоб ты руки себе перепачкала?

— Ну можно я в следующий раз ее сделаю?

— Нет. И можешь больше не просить, все равно не соглашусь.

— Что-то я ничего не чувствую.

— Да имей же терпение!

Она почувствовала улыбку в его голосе и улыбнулась сама.

Они сидели на берегу плечом к плечу. Клем положил одну руку на палку, его пальцы были совсем рядом с ее собственными, но не касались их. При обычных обстоятельствах Мод сходила бы с ума от смущения из-за своей экземы, но не тут, не в темноте. Клем вымыл руки ниже по течению, чтобы ей не пахло коровьим навозом, но она все равно чувствовала остатки этого запаха. И ей он очень нравился, потому что представлял собой часть Клема.

— Сколько угрей ты ловишь за ночь? — поинтересовалась она, напряженно прислушиваясь, не клюнет ли.

— Десять, двадцать. Зависит от того, долго ли луна в небе. Когда клевать перестает, я иду домой. Но если тепло, то обратно в деревню я не хожу, сплю прямо тут, а с утра иду на работу.

— Спать на болоте, должно быть, здорово.

— Очень сыро, и мошки кусают ужасно.

В камышах что-то зашелестело. Мод вздрогнула.

— Ты слышал?

— Да это еж. Подними повыше, ты по дну ведешь.

— Извини, — ей нравилось, что они поменялись местами и теперь он командует.

Ветер утих; вдоль запруды тянулась легкая белая полоса тумана.

— Я тебя с распущенными волосами и не узнал, — тихо сказал Клем. — Думал, ты ведьма.

Мод покраснела.

— Ненавижу длинные волосы, — сказала она резко. — Я спросила отца, можно ли мне подстричься. Ты бы видел его лицо. «Дорогая моя, стриженые волосы и красивым-то девушкам не к лицу, а на тебе смотрелись бы просто ужасно».

— С чего вдруг на тебе — и ужасно! — возмутился Клем. — Но хорошо, что ты их не остригла, они такие красивые.

Красивые. Он сказал, что у нее волосы красивые.

— И у тебя тоже хорошие волосы, — сказала она дрожащим голосом. — Золотые. Будто солнечные.

Он не повязал на шею платок, верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Даже в темноте ей видна была его смуглая шея и то место, где заканчивался загар и кожа становилась бледнее. Глаза защипало от слез. Ей ужасно хотелось уткнуться ему в грудь.

Вдали послышался визг.

— Что это? — прошептала Мод.

Клем усмехнулся:

— Горностай кролика поймал. Не только мы тут охотимся.

Туман поднимался все выше. Скоро он закроет их с головой. Мод это страшно нравилось, ей казалось, что она плывет.

— А какие звуки издают угри? — поинтересовалась она мечтательно.

— Никакие. Разве что в теплые влажные ночи, когда плывут куда. Сидишь тихо у запруды и слышишь — они в тростниках. Сотни их, держат головы над водой и тихие такие звуки издают, будто посасывают что.

— А как это звучит?

Он наклонился к ее уху и быстро и негромко пошлепал губами. От его дыхания ей стало щекотно, и она вздрогнула от удовольствия.

— Теперь ты попробуй.

Мод попробовала и тут же захихикала. В темноте она увидела, что его зубы блестят совсем рядом. Она перестала улыбаться. Внезапно их губы уже касались друг друга, скользили, прижимались теснее. На вкус это было просто чудесно. Уронив палку из лещины, Мод обхватила его шею руками. Она почувствовала, как он обнимает ее за талию, прижимая к своей груди. Мод не могла удержаться от негромких задыхающихся звуков, будто плакала — только это был не плач, она еще никогда не была так счастлива. Ее ничего не смущало, она не испытывала никакой неловкости, никогда еще она не чувствовала себя так уверенно и спокойно.

Клем сжал ее крепче, так что трудно было дышать, и на мгновение она испугалась.

Но только на мгновение.

Глава 26

Из дневника Эдмунда Стерна

25 июля 1912 года

Этим утром мне пришла в голову мысль, которая меня напугала.

Я был в церкви и обдумывал кое-что, о чем мне напомнила мисс Бродстэрз. Она недавно начала интересоваться всем англосаксонским, особенно «нашим собственным дорогим святым Гутлафом». И пока я поднимался на крыльцо, она что-то болтала о «храмовом празднике», который она планирует устроить в его день, с «поминальным пудингом» и прочими фольклорными радостями.

Это напомнило мне о книге, которую Хиббл по ошибке прислал мне в прошлом месяце, переводе «Жития святого Гутлафа» — кажется, я читал ее много лет назад в Кембридже, но с тех пор не открывал. Несколько недель назад, когда это издание обнаружилось в моем заказе, я его пролистал, и меня неприятно поразили некоторые напрашивавшиеся параллели. Однако я отложил книгу и больше о ней не думал до сегодняшнего утра, когда мне о ней напомнила проклятая мисс Б. Я не мог сосредоточиться на службе и все время возвращался мыслями к «Житию». Я все вспоминал, что святого Гутлафа преследовали черти.

Я невольно поднял взгляд на гротескные фигуры на консолях и вдруг с удивлением заметил то, чего раньше никогда не замечал. У них у всех