Читать книгу "Прозаические лэ - Елена Хаецкая"

Квинталин тем временем все копал и копал, но яма глубже не становилась; сколько они выбрасывал землю наружу Квинталин, она как будто тотчас нарастала снова.

Квинталин весь покрылся потом, волосы его прилипли ко лбу, пот заливал глаза и затекал в рот. То и дело Квинталин хватался за кувшин с пивом и прикладывался к нему, но утолить жажду не мог. Наконец он выбился из сил, весь взмок, напился пьян и, выбравшись на край ямы – а там уже был навален целый холм, – повалился отдыхать.

Карлик уселся рядом с ним, поджав под себя ноги и кряхтя.

– Где твоя арфа? – обратился он к Квинталину как ни в чем не бывало.

– Пощади, – сказал Квинталин и засмеялся. – У меня дрожат пальцы и трясутся руки; сейчас я не смогу играть, даже если об этом меня попросят все ангелы небесные.

– Об этом не ангелы тебя просят, а я, твой единственный друг, – сказал Грелант.

– Пот обжег мне глаза, усталость обметала мои губы, – сказал Квинталин. – Сейчас я не в ладах с музыкой; умоляй меня сыграть мать моя – и то я бы не сумел.

– Этого ждет от тебя Валентина, которой ты так жаждешь завладеть, – сказал карлик.

– Дыхание мое прерывается, как в лихорадке, спина отказалась держаться прямо, – сказал Квинталин. – Даже если сама Фрейя посулит мне свою любовь, я не вырву у моей арфы ни звука.

– Твоя музыка сильно досадит Артусе, – сказал карлик.

– Это другое дело, – сказал Квинталин. – Пожалуй, попробую взять мою арфу.

Карлик сказал:

– Залезай ко мне на спину.

Он встал на четвереньки, взгромоздил Квинталина себе на спину и пополз, потащив его, как черепаха панцирь. Руки и ноги Квинталина волочились по земле, оставляя глубокие борозды, а карлик громко пыхтел.

Скоро они добрались до лесной хижины, где у Квинталина было убежище и где он держал свою арфу. Когда они очутились там, карлик сбросил с себя Квинталина и обругал его. Тот же почувствовал себя совершенно отдохнувшим. Он скорее настроил арфу и отправился на ловитву.

Валентина же гуляла по лесу, припоминая ту музыку, которая так пленила ее в прошлые дни: ей думалось, что в этой музыке заключена вся Ирландия. И еще она досадовала на Артусу, которая запрещала ей искать дивного арфиста и слушать его арфу.

Когда раздались волшебные звуки, Валентина бросилась бежать им навстречу: она боялась, что ее снова остановят. Она перебегала от дерева к дереву, отовсюду выглядывая и разводя руками кусты.

Наконец она выбежала на поляну и увидела там весьма странную вещь: посреди поляны, растопырившись и подбоченившись, стоял весьма безобразный карлик в роскошных одеждах, которые были ему не по росту: рукава рубахи закрывали кисти и свисали еще на длину трех кистей, а штанины закрывали обувь и тянулись по траве на длину еще трех ступней. Пояс же, которым карлик перетянул свой живот, обматывал его в три раза – и конец пояса свисал до земли.

Лицо у карлика было очень злое и изрезанное морщинами.

А перед ним стояла прекраснейшая повозка, какую только можно было себе вообразить. Вся она была позолочена, внутри обложена красными бархатными подушками, сверху колыхался шелковый навес, затканный золотыми и синими звездами. Колеса повозки были серебряными, а ось, их соединявшая, – золотой.

– Ой, какая красота! – вскричала Валентина. – Что это такое?

– Будто сама не видишь? – буркнул карлик. – Телега!

– Да разве бывают такие роскошные телеги?

– Ты в Ирландии, девушка, а здесь все что не золото – то серебро, – сказал карлик. – Будто не знаешь!

– Нет, – отвечала Валентина. – Я никогда о таком не слышала.

– Да где же ты жила, горемычная, что при виде простой телеги теряешь голову? – сказал карлик Грелант. – Видать, тяжелой и горькой была твоя доля!

Валентина задумалась, вспоминая Норвегию. И не прогулки с Турольдом тут вспомнились ей, не чтение книг, не танцы и не задушевные разговоры, – даже об обручении их она не подумала; нет, на ум пришло ей суровое море и злые парни из рыбацкой деревни, которые бросались в нее палками, и тяжесть цепочки на руках и ногах, и то, как она жила, не разводя запястий. «Какое может быть обручение, если я даже не могла по-настоящему обнять возлюбленного? – подумала Валентина. – Не потому ли глянулся мне Турольд, что не встречала я других молодых мужчин? Не потому ли полюбилась мне Норвегия, что не видала я других стран?»

Но все-таки она не до конца поверила Греланту, ведь тот был карликом, а кто знает – какие коварные мысли могут быть на уме у человечка маленького росточка!

– Если в Ирландии все так богаты, – сказала Валентина, – то объясни-ка мне, почему на тебе одежда не по росту? Неужели не было у тебя возможности надеть что-нибудь, что было бы тебе впору? Сдается мне, одежка на тебе – с чужого плеча!

– Сразу видать, росла ты где-то в убогих краях, среди бедняков, что кормятся гнилой рыбой, которую отбирают у птиц! – презрительно ответил карлик. – Рубаха на мне такая длинная, потому что у меня было с избытком ткани. И штаны тянутся за мной по земле не от скудости, а напротив – от чрезмерного изобилия. То же можно сказать и о ремне. И еще у меня есть обыкновение золотить себе бороду; я уходил на охоту и растерял всю позолоту по лесам и лугам. Было у меня и золотое кольцо с большим изумрудом, да я утопил его в реке и вовсе о том не жалею: дома, в пещере, у меня лежат еще три таких же.

Валентина подошла ближе и коснулась пальцем телеги.

– Почему она такая шершавая на ощупь? – спросила девушка. – Выглядит гладкой, как добрый клинок, а дотронешься – и кажется, будто это не оструганное бревно.

– Да ты, видать, с головы до ног деревенщина! – разозлился карлик. – Называешь мою тележеньку не оструганным бревном! Где только тебя учили распознавать вещи? Уж не в Норвегии ли? Там, известное дело, живут самые большие грубияны, каких только свет терпит.

– Неужели? – спросила Валентина и снова вспомнила злых рыбаков.

– Уж поверь мне! – фыркнул карлик. – А еще дальше, в Исландии, – там живут такие грубияны, что их свет уж и не терпит. И потому нет у них даже короля.

– Нет, я росла не в Исландии, – поскорее сказала Валентина. – А можно мне забраться в эту телегу? Больно уж хочется посидеть на этих подушках!

– Чисты ли твои руки и ноги? – осведомился карлик. – Не измарают ли они мои бархатные подушечки? Сдается мне, там у вас, в Норвегии, и ног-то толком не моют.

Валентина приподняла подол и показала карлику ножки в кожаных туфельках. Карлик придирчиво осмотрел их и проворчал:

– Ладно, твоя взяла. Забирайся в мою хорошенькую позолоченную тележеньку. Только ненадолго. А то, боюсь, ты слишком тяжелая для моих чудесных бархатных подушечек – того и гляди раздавишь их в лепешку.

Валентина запрыгнула в позолоченную телегу – и вдруг ее охватил неудержимый сон. Она запрокинула голову назад, глотнула воздуха и вдруг увидела, что лежит в наспех сколоченной телеге из неотесанных бревен и вовсе не на бархатных подушках, а на грубой холстине. Но почти сразу же глаза ее закрылись, и сколько она ни силилась, не могла поднять веки.