Читать книгу "Лесной замок - Норман Мейлер"

— Чудо какое. — Глаза Клары увлажнились и вместе с тем заблестели. — Чудо любви.

— Не совсем так, — возразил Алоис.

Он не вполне понимал, как ему следует продолжать. Скажи он слишком много — и может поставить под угрозу срыва планы, намеченные на ночь; И все же превратная сторона его души просилась наружу, и он понимал, да, он прекрасно понимал, что самая сласть ждет его только в том случае, если он выскажется до конца.

— Этот трутень, — продолжил он наконец, — этот отчаянный парень засовывает свою штуку так глубоко (а по-другому у него и не получилось бы, этого требует сама природа), что ему уже не извлечь ее обратно.

— Что?

— Да вот то самое, черт побери, не извлечь, и точка! У королевы есть крючки или что-то вроде крючков — кстати, очень острые, — и эти крючки цепляют его и уже не отпускают. Ей хочется, чтобы он там задержался, и он задерживается. Он застревает. А если он настаивает на том, чтобы отделиться от нее, ему, ты не поверишь, приходится этой самой штукой пожертвовать. Оставить ее внутри! Свое, понимаешь ли, мужское достоинство. Вдруг — бац! И нету.

— И что же с ним тогда происходит?

— Умирает. Умирает и падает наземь. Или наоборот.

— Несчастная тварь!

Клара ничего не могла с собой поделать. Она фыркнула, улыбнулась, рассмеялась. Расхохоталась во весь рот и никак не могла остановиться. Никогда еще Алоис не слышал, чтобы она смеялась так долго.

— Ничего себе жизнь! — сказала она, наконец отсмеявшись, и Алоис окончательно убедился в том, что, рассказав ей все, не ошибся.

Она была на седьмом месяце, однако ночью они занялись любовью. Алоис знавал немало женщин, допускавших до себя мужика хоть на последней неделе перед родами, причем далеко не обязательно отца ребенка, но Клара была не такой породы. Однако нынешней ночью ее словно подменили. И она не пожалела ни себя, ни его.

Разумеется, он утаил от нее два факта. Во-первых, пчелиная матка после этого инициального феерического совокупления может в дальнейшем преспокойно сношаться с другими трутнями. На протяжении мая и в начале июня у нее, как правило, бывает еще пять-шесть самцов. Таким образом, она накапливает в яичнике достаточно семенной жидкости, чтобы впоследствии отложить тысячи, десятки тысяч яиц — их должно хватить на каждую из многих тысяч ячеек, — поэтому она не прерывает череду совокуплений и потом, до тех пор пока не наступят холода. Что этот цикл она будет повторять каждую весну еще три года подряд. Но подлинное осеменение происходит лишь после пяти-шести первых совокуплений. Это означает, что всю оставшуюся жизнь пчелиная матка больше не будет иметь дела с трутнями; она займется кормлением личинок медом и пыльцою, а ее свита, состоящая из рабочих пчел, будет благоговейно следовать за нею повсюду, укрепляя ячейки и соты таинственной восковой субстанцией, извлеченной из майской пыльцы, субстанцией, которую ни одному химику так и не удалось продублировать лабораторным образом. Нет, он не сказал Кларе, что всю оставшуюся жизнь пчелиная матка посвятит самозабвенному труду, но не сказал он ей и другого: когда брачный сезон заканчивается, рабочие пчелы изгоняют из улья трутней. А если среди трутней находятся лежебоки, не внемлющие иным доводам, рабочие пчелы принимаются жалить их — и жалят насмерть. (В ходе экзекуции рабочая пчела, однако же, не теряет жала, потому что брюшко у трутня мягче, чем человеческая кожа) После бойни всё те же рабочие пчелы очищают улей от трупов. Не рассказал он ей и о других вполне возможных неприятностях. Постоянно существует опасность того, что с наступлением по-настоящему теплой погоды половина колонии начнет роиться, то есть снимется с места, покинет улей и переселится в привычное многим поколениям пчел древесное дупло. Подобное дезертирство пчел может обернуться для пасечника мгновенным разорением… Не рассказал он ей и о судьбе «принцесс», которых, бывает, уничтожают пчелы из королевской свиты. Все подобные детали он оставил побоку. Пусть лучше Клара проникнется беспримесной симпатией к затеянному им делу.

Услышанное о пчелах настолько понравилось Кларе, что она решила позабавить Алоисовыми россказнями Анжелу, которую нужно было как-то отвлечь от мрачных мыслей, и героическая гибель трутня, успевшего ублажить пчелиную матку, показалась молодой мачехе подходящим зачином. Теперь они с падчерицей смеялись уже вдвоем. Разницу в возрасте они словно бы не ощущали, и Клара слово за слово поведала Анжеле и про особый запах, и про исключительную власть королевы. Крошечное создание, ничуть не больше своих рабочих товарок и наверняка меньше любого трутня, а вот поди ж ты! Ухитряется пометить своим запахом весь улей и тысячи его обитателей. И все они безошибочно распознают собственный улей, потому что пахнут совершенно одинаково.

«Это, — сказала Клара, которую душил смех, — все равно как ежели бы все русские воняли одинаково, и поляки тоже, но как-то по-другому. Может, англичане пахли бы хорошим чаем, а мы, австрийцы, ясное дело, теплым штруделем. — Теперь уже смеялась и Анжела. — А французы — от тех несло бы какой-нибудь похабщиной. Иначе говоря, гнилью! Протухшим луком, а может, и чем почище! Итальянцы — чесноком, и только чесноком! — Они уже сидели в обнимку. — Но хуже всего, наверное, пахли бы чехи. Этого запаха мне не описать. Кислая капуста — и не просто кислая, а прокисшая!»

Они вытерли с глаз набежавшие от безудержного смеха слезы. Ади, услышав, что они смеются, уже давно присоединился к ним. Но ему не понравилось, что они ничего не объясняют, а только принимаются хохотать, едва прозвучит название каждой новой нации.

Весь этот разговор о хороших и дурных запахах имел для Анжелы особое значение. В школе она уже остро чувствовала запах пудры на лице фройляйн Вернер, и, конечно, почти всегда у нее под ногами вертелся маленький Ади. Порой, скажем после долгой подупрогулки-полупробежки по склону холма, от него несло просто чудовищно. Анжела без устали твердила мальчику, чтобу он не жалел на себя мыла, а когда раз в неделю Клара нагревала воды на целую ванну для всего семейства, Анжела сама терла ему спинку и подмышки. И только после этого с издевкой передавала Ади обмылок: «Вот тебе мыло, и постарайся использовать его по назначению, маленький грязнуля».

Ади в таких случаях обижался и плакал, причем плакал в голос, чтобы Клара услышала и прибежала к нему на помощь. Но на сестру не ябедничал. Он пребывал в смятении. Неужели от него и впрямь пахнет так скверно, как говорит сестра, или Анжела просто-напросто рехнулась? Но откуда ему знать? Сам он практически не различал запахов.

Анжела меж тем вновь вспоминала смерть свиньи-рекордистки и принималась грустить. От Розы тоже пахло — иной раз похуже, чем от маленького Ади, хотя вроде бы тем же самым… Или это от Ади пахло хуже, чем от Розы? Но хватит об этом! Теперь Анжела плакала, жалея обоих — братика и свинью. В попытке хоть как-то загладить недавнюю издевку, она принималась пересказывать ему услышанное от Клары, прежде всего о пчелах, регулярно возвращаясь к этой теме на долгом пути в школу; мысли о пчелах переполняли ее, и вскоре уже и Ади был всерьез очарован таинственным могуществом пчелиной матки.