Читать книгу "Горящая колесница - Миюки Миябэ"

«Значит, всё-таки пробелы в образовании… — сделал вывод Хомма. — Пожалуй, школе следовало бы подготовить их, ведь вон как назойлива телевизионная реклама кредитных фирм…»

— Если уж мы об этом заговорили, то ведь скоро будет десять лет, как поднялся скандал вокруг ссудных касс. В ноябре восемьдесят третьего года были приняты ограничительные меры против силового давления на должников, к которому раньше прибегали фирмы-кредиторы. С тех пор ситуация заметно изменилась; об этом можно судить даже по настроению наших клиентов. Они стали спокойнее, атмосфера несколько разрядилась. Всё уже не видится им в таком трагическом свете. Однако у многих людей возникает чувство, что спохватиться следовало раньше, что они опоздали.

— Может быть, это тоже нехорошо…

Адвокат в ответ заулыбался:

— Я всегда на своих лекциях говорю: прежде чем убить себя или других, прежде чем пуститься в бега, — вспомните, что можно объявить о банкротстве. Аудитория смеётся. Но ведь это совсем не смешно. Оттого что люди не владеют информацией, они теряют семью, теряют работу. Если регистрировать смену места жительства, заносить это в посемейный реестр, то могут узнать сборщики долгов, поэтому люди живут затаившись, их дети не могут нормально посещать школу. Я, например, слышал, что таких людей немало среди уборщиков на атомных электростанциях. Те, кому надо скрывать своё прошлое, соглашаются на самую опасную работу. Говорят, что таких «пропащих» у нас двести или триста тысяч человек. Разве можно с этим мириться?

Хомме показалось, что эти люди похожи на призраков — племя «пропащих», которых подхватила и унесла своим течением река изобилия.

В ресторане оставалось теперь всего двое посетителей — Хомма и Мидзогути. Поднимаясь из-за стола, адвокат смущённо извинился перед хозяином заведения, на что тот кивнул с улыбкой.

Выйдя из ресторанчика, они были удивлены непривычным обликом одной из узких улиц квартала Гиндза — ничего общего с парадным вечерним блеском центра Токио. Бросались в глаза оставленные у обочины велосипеды, наваленные там и сям горы мусора. Деньги, которые бесчисленные здешние заведения будут высасывать из посетителей вечером, сейчас, при свете дня, ещё дремали в банках. Быть может, поэтому дневная Гиндза не казалась неприступной гордячкой.

Деньги способны стать тяжкими оковами даже для городского квартала. Какой же крепкой хваткой они держат своих жертв, если повисают на ногах у людей! Неужели они так и высосут до капли все их жизненные соки? Или доведённые до отчаяния должники, взмахнув мечом, отсекут их вместе с собственными ступнями, лишь бы только вырваться?

Адвокат Мидзогути спрятал от холода руки в карманы и обернулся к Хомме:

— Когда пять лет назад Сёко Сэкинэ начала оформление процедуры банкротства и составила для меня памятку о том, как возникли и разрослись её долги, она сказала вот что: «Сама не понимаю, как сумела столько задолжать, ведь я всего лишь хотела быть счастливой…»

— «Всего лишь хотела быть счастливой…» — задумчиво пробормотал Хомма.

Адвокат улыбнулся:

— Да, так она сказала. Особенно это вашему расследованию не поможет… — он ускорил шаг, — но я вам дам адреса баров, в которых она работала. Что знаю, тем поделюсь. Обратитесь, пожалуйста, к секретарше Саваки, я предупрежу её.

— Большое спасибо, это мне очень поможет.

— А уж вы мне, пожалуйста, сообщите о том, как будет продвигаться дело. Оно меня тревожит.

— Хорошо, непременно сообщу.

— Всё ли с ней в порядке, с этой Сёко Сэкинэ?..

Вопрос соскочил у него с языка совершенно естественно и никакой задней мысли у него, конечно, не было, иначе Мидзогути, вероятно, не стал бы спрашивать.

Хомма ничего на это не ответил. Адвокат тоже промолчал.

Они распрощались на перекрёстке четвёртого квартала Гиндзы. Пока ожидали смены сигнала светофора, Мидзогути ещё раз повторил, словно внушая:

— Не забывайте, пожалуйста, то, о чём я вам рассказал. Сёко Сэкинэ вовсе не была какой-то распустёхой, нет. Она изо всех сил старалась жить по правилам — как она это понимала. Если бы только ветер подул в другую сторону, то и с вами, и со мной вполне могло бы случиться то же самое. Пожалуйста, не забывайте, в каком мире она жила, иначе вы за деревьями не увидите леса. Тогда вам не найти ни её, ни той женщины, которая взяла её имя.

— Понял, на носу зарубил.

Махнув на прощание рукой, адвокат повернулся и зашагал. В это время как раз загорелся зелёный свет, и его спина сразу затерялась в толпе.

Затерялась среди деревьев? Или среди леса?

Вокруг бурлила суетливая городская толпа, влекомая невидимым потоком.

12

В пурпурных лучах уже клонившегося к закату солнца человек семь ребятишек собрались во дворе в стайку. Кто сидел на низкой ограде детской площадки, кто просто на корточках, один невероятным образом завёл руку назад и ловко почёсывал себе спину, другой переминался с ноги на ногу. В центре этого кружка стоял, уперев руки в боки, низенький человек, который громко что-то разъяснял. Издалека слов было не разобрать, но говорил он с явным воодушевлением.

Его слушали не только дети, он приковывал внимание всех, кто в этот час оказался во дворе. Две молодые мамаши, которые рядком сидели на качелях, каждая с малышом на руках, тоже не сводили глаз с оратора, хотя и не могли удержаться от улыбки.

— Вот так и будем действовать, дорогие друзья! — завершил мужчина свою речь.

Тут один мальчуган, который притулился в сторонке на корточках, поднялся на ноги и спросил «дяденьку»:

— Ладно, я согласен! А вы кто?

Коротышка ответил всё с тем же воодушевлением:

— Кто я? Да ведь я — Акэти Когоро![5]

Ребятишки стали переглядываться.

Хомма, который видел оратора только со спины, хоть и предполагал с самого начала, как зовут коротышку, лишь при звуках этого голоса удостоверился окончательно. Он прибавил шагу, намереваясь проскочить мимо незамеченным.

А ребятня в этот момент, как и следовало ожидать, недоумевала:

— Как это — Акэти Когоро?

— Да, знаменитый сыщик. Разве вы не знаете? Эх вы!

— Мы знаем! Только, дяденька, вы же не он…

Из ребячьей толпы послышался ропот:

— Конечно не он!

Потом раздались отдельные смешки, причём довольно язвительные, ну а через минуту — дружный хохот. Следом за детьми прыснули и мамаши. Скоро они уже тряслись от смеха, прикрывая рот ладошками.