Читать книгу "Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина"

Егорыч говорил и сам входил в раж, а Саломея не мешала.

– Я так Ленке и сказал: неча там делать. А она упертая… Иди, грит, Егорыч. Деньги-то приличные дают. Оно-то верно, деньгов дали. Даже моя заткнулася, когда увидела. А потом пилить начала, дескать, за просто так столько не дадут. Не видела она, чего в доме деется… за просто-то так…

Божья коровка, скажи там, на небе, что на земле Саломея справляется. Она больше не плачет и спит спокойно. И веснушки по-прежнему крепко связывают ее с солнцем, а значит, все будет хорошо, потому как у людей, к которым солнце благосклонно, всегда и все хорошо.

– Там же унитазы золоченые! И краны. И еще всякой дряни бессчетно… хозяйка, правда, стервозина.

– Выдра? – Саломея не сдержала улыбки.

– Хуже! – искренне заявил Егорыч. – От…

Он задрал рукав и ткнул Саломее под нос широкое запястье с крестообразным шрамом.

– Она, падла. И видела же, что я стою. Видела! А все равно выкинула.

– Что выкинула?

– Тарелку. У нее манера была, что, чуть чего не по-ейному, тарелками швыряться. Бывало, как примется посудой звенеть, так хоть ховайся! Не, баба тихою быть должна. Как ты. А что морда… ну так с лица воды не пить. Потом звинилась, конечно. А он-то денег дал, ну, значит, чтоб я того, в полицию не пошел. Я б и не пошел. Чего мне из-за царапины? Тарелку от жалко. Красивая была. С голубями. Дорогая…

Божья коровка продолжала топтаться на пальце. Она то раскрывала узорчатые надкрылья, то смыкала их. Лети уже, передавай приветы маме, папе и бабушке. А потом вернись и расскажи, чего видела там, на небе, и существует ли оно такое, какое рисуют, с белыми барашками облаков да ангелочками. Папе вряд ли понравится носить белую хламиду. А мама, наверное, станет смеяться, говорить, что у него нимб в лысине отражается, как в воде.

– Деньги-то, оно хорошо, – Егорыч закрыл глаза. – Только я тебе так скажу: не в деньгах счастье.

– А в чем?

– Не знаю. Только точно не в деньгах. Вон у этих-то денег было безмерно. И чего? И ничего! Она с хахалем хвосты крутила. Он по бабам бегал. Чего жили-то? По мне, так оно если не живется, то разводися. А если не разводишься, то и живи по-людску. Я-то своей выдре ни разочку не изменил бы! Вот ты веришь? Ни разочку! Она-то знаешь какою была? Ох, бабень! Голос-то, голос, ну чисто труба иерихонская! Как затянет песню, так и все, прям цепенею весь. И мимо идет, вся из себя разэткая. Что спереду, что сзаду. Прям лебедушка… чего от такой гулять-то?

– А Сергей, значит, гулял?

– Ну так… Кирка он. Дитенка нагулял и бросил. Разве ж оно можно так? И ладно б на том успокоился, так нет же ж… ты не подумай, что Егорыч сплетню пересказвает. Он своими глазами видел!

– Любовницу?

– Ее самую. Такая себе баба… ну интересная. Из ненашенских. Морда белая, волос черный. Чисто цыганка. И в голове-то, в голове… У баб вообще по-особому в голове все. Намешано что дури, что ума. Моя-то вроде нормальная, а бывает, что как скажет чего, то и не поймешь, откуда оно взялося. И эта тоже… тихая, тихая. Ходила, глазки опустивши. Приседала перед хозяйкою. А потом возьми и заскандаль. С чего? Хрен ее знает.

– То есть она при доме жила? – Саломея пересадила божью коровку на другую руку.

– Я и говорю. Жила.

– И Татьяна это терпела?

– Ну… пока не знала, то терпела. А как узнала… застукала, наверное. Или у той нервишки сдали перед хозяйкой на цырлах бегать. Сама небось порешила хозяйкою стать. Только просчиталась. Булгин-то враз под женин каблучок лег. И сказал своей любови: иди, мол, дорогая отсюдова. Она и ушла. А чего делать-то? Только вот уходила так… прям не могу сказать. Глядела с тоскою такою, что прям сердце скаменело. Я еще тогда того подумал, что наплачется хозяин. Вот моя загулу в жизни не простила б…

Божья коровка все-таки выпустила мягкие крылья. Она взлетела и сразу исчезла, будто бы на самом деле нырнула в синее-синее небо.

– Ну а эти-то долго кричали… кричали и кричали. А потом успокоилися вроде. И опять в любовь играться. Ленка же подсуетилась в момент и собственную доченьку на нянькино место подсунула.

– Погодите, то есть любовница Сергея была нянечкой?

– Ага, – согласился Егорыч. – Не Таньке ж с дитем возюкаться. Вот и выписала себе помощницу.

Он фыркнул, выказывая презрение к этакому неправильному поведению.

– У ней дипломов-то целая папка была. Я сам видел! Я ее с городу-то и забирал. Ехал, говорить думал. Если ж человек хороший, то чего не поговорить? А она вся такая горделивая. Прям не до слова! И ехала, нос задрамши. Ну назад уже не ехала – летела. Танька потом еще и конторе той, где эту нянечку заказывала, скандал устроила. Требовала, чтоб погнали ее с работы. И я так думаю, что правильно. Ну посуди сама, ежели тебя за дитем глядеть наняли, то и гляди за дитем, а не за мужем чужим. А потом еще и покража та…

– Погодите, то есть вещи украла нянечка?

Все правильно. И неправильно.

– Ну… вроде как она покрала… а больше ж кому? Некому? И там еще искали… нашли… судили, стало быть. – Егорыч говорил с явной неохотой, с сомнением, как будто бы вдруг разуверился в собственных воспоминаниях. – Вот Ленку-то жалко. Она-то думала, что за счастье это свою донечку пристроить в теплое местечко. С дитем-то чего? Дитё тихое было, ласковое, много ему надо ли? Вот и приглядывала б Женька за малою, а Ленка – за Женькою. Танька-то разом выгоду смекнула.

– Погодите, Женька – это Евгения…

– Женевьева, – поправил Егорыч. Он и сказал-то с ударением на первом звуке. – Красиво. Только хрена ли с этой красоты.

Женька-Женевьева, о которой Елена не упомянула. Более того, она солгала, сказав, что нянечку рекомендовало агентство. Почему? Не хотела выносить сплетню? Или боялась проговориться о дочери?

О той дочери, о которой Тамара упомянула, будто бы она больна.

– И что с ней случилось?

– Дык, известно, что. Хозяин когда того… ну того… это… умом подвинулся… он и Женьку приложил. Не до смерти, но крепенько…

Не до смерти. Поэтому не было упоминания о третьей жертве.

Нигде не было! Ладно, газетчики, их интересует сенсация, но полицейский-то отчет! Полиция обязана была упомянуть о Женевьеве. Только не упомянула.

Почему?

– Ее нашли-то не сразу, – Егорыч скривился, и видно было, что эта история ему неприятна, что переживает он, как не переживал ни за Булгина, ни за его супругу. – Ленка-то к вечеру хватилась… и ко мне пришла. Ну как бы чтобы я того, помог в дом… я и помог… вместе пошли. Жутко, да… я ей говорю, мол, давай полицию кликнем. Ну а чего? Мы ж не красть лезем, а по делу. И дело такое, что лучше б с полицией, да… Ленка ж уперлася. Нет, и все.

Он замолчал и молчал долго. Саломея сидела рядышком, тихонечко, не рискуя двинуться и спугнуть без того суматошные Егорычевы мысли.