Читать книгу "Компас черного капитана - Юрий Погуляй"

Мне хотелось спросить, как он в таком юном возрасте оказался членом гильдии воров, но сон атаковал меня пуще прежнего, и в итоге я закрыл глаза и провалился в темноту.

Так прошло несколько дней. Я то метался в болезненном сне, то выныривал из дремы и пил лекарство из рук заботливого Фарри. Мальчик крутился возле меня постоянно, если не пропадал в поисках работы. Он менял простыни, словно не замечая моего стыда, позже помогал добраться до горшка и выносил его прочь. Эльма я видел нечасто — он действительно проводил почти весь день в общем зале, а затем возвращался за полночь. От силача постоянно несло выпитым за день. Меня он будто не видел, иногда скупо интересуясь у Фарри моим здоровьем.

И всегда добавлял, с пьяной внимательностью выслушав мальчика:

— Значит, скоро сможет отработать…

Порой он отчитывал своего приятеля в том, что тот так и не нашел никакой работы. Пару раз я слышал, как он предлагал ему какие-то сделки. Тихо, полушепотом. Он говорил о людях, которым нужны «определенные услуги», как выражался поддатый Эльм. Фарри темнел лицом, мрачнел, но постоянно отказывался, а один раз накричал на товарища:

— Никогда! Я же говорил тебе: никогда!

После этого всплеска он испуганно посмотрел на меня и больше не произнес ни слова.

Мальчик каждый день уходил в город. Такой близкий, будящий меня глухим треском двигателей небольших ледоходиков и людскими криками на улице за стеной, и такой далекий. Сутки напролет Фарри бродил по району, куда можно было пройти без опаски вызвать гнев стражников, но ему не везло. Однако один раз он все-таки нашел местечко. Не самое приятное, в крытом коровнике на окраине Трущоб. Те поставляли навоз на западную окраину города, где раскинулось несколько ферм-теплиц. Но к концу первого же дня Фарри чудесным образом умудрился перевернуть телегу, и все его богатство разлилось по улице и тут же замерзло.

Ему еле удалось сбежать от патруля стражников, но он набрался смелости вернуться назад, к хозяину коровника, и рассказать о случившемся. Так закончилась его первая работа в Снежной Шапке. Без денег, без перспектив и с черным синяком во всю левую половину лица.

Эльм, увидев это, сказал:

— Рыба никогда не будет ловить волков, собачий сын. Собачий волк никогда не станет доить собачью корову. А ты никогда не найдешь себе работу, кроме той, что осталась на твоей руке. Не пора ли, собачье ты дерьмо, взяться за ум?

Трезвым силач в комнату почти никогда не возвращался. Я всегда притворялся спящим, когда он входил. Из-под прищуренных век я наблюдал, как он тяжело раздевается, неуклюже работая искалеченной рукой. Как, тяжело вздохнув, садится на кровать и подолгу смотрит на обрубок.

Один раз мне показалось, будто он плачет.

Вскоре я смог самостоятельно вставать с кровати. Сначала не рискуя выходить наружу из комнаты, но с каждым днем чувствуя, что желание ступить на улицу неизвестного мне города, расположившегося почти на самой настоящей земле, пожирает все мои мысли. Кашель прошел, грудь больше не болела, и если не учитывать слабости — я был полностью здоров.

В один из вечеров, когда Фарри вернулся с очередной неудачной попытки устроиться на работу, я рискнул спуститься вниз, в общий зал таверны «Теплый Стан».

Мой приятель отказался идти со мной, сославшись на плохое настроение (он не врал: я чувствовал его разбитость и подавленность), но посоветовал мне не медлить, так как там вот-вот начнется представление.

Заинтригованный, я спустился вниз. И там впервые увидел Лайлу. Такую взрослую, такую очаровательную, божественную Лайлу…

В укутанном сумраком зале стучали кружки, раздавались веселые выкрики. Воздух загустел от смеси алкогольных паров и ароматов блюд, играла музыка. Трое унылого вида бардеров сидели на небольшой площадке в углу трактира и наигрывали неподходящую для их хмурых лиц веселую мелодию. Я чувствовал, как тяжело им сидеть вот так, в стороне от слушателей, и изображать фон. В них скрывалась жажда нечто большего.

Это были хорошие люди, зарабатывающие себе на хлеб как умели. Со своими мечтами и амбициями, с надеждами, что они застряли в этом грязном кабаке не на всю жизнь.

Я почувствовал это сразу. Равно как ощутил веселье и злость, грубость и пьяную доброту собравшихся посетителей. За центральным столом расположилось несколько вооруженных алебардами людей в белых одеждах. Их оружие стояло рядом, образовав тощего и высокого ежа. Отделанные мехом шлемы покоились на столе, а воины с отчаянной решимостью напивались, подтрунивая друг на другом.

Все это я впитал в несколько секунд, а затем глотком свежего воздуха почуял Ее.

Лайлу…

Она сидела за спинами бардеров. Девушка с волнистыми черными волосами, спадающими на изящные плечи. В ней было столько грации, столько изящества, что я задохнулся от возмущения — как же такую девушку занесло в такое мерзкое место! Глаза ее закрывала черная повязка, лишь подчеркивая таинственную красоту певицы. Сколько ей было лет? Мне показалось, что она немногим старше двадцати.

Бардеры наигрывали мелодию, гоготали алебардисты, пьяно хохотали из дальнего угла люди в грязных одеждах. А у самой стойки на высоком табурете сидел Эльм. И взгляд его — плотоядный, хищный, и при этом невероятно восторженный — не отрывался от утонченного лица Лайлы.

Когда она запела, трактир умолк. Кто-то шикнул на смеющегося пьяницу, и тот послушно притих, впуская в темный зал частичку света.

Под аккомпанемент бардеров Лайла нежным голосом пела о том, как во льдах заблудился славный юноша и как ждала его возлюбленная, день за днем сидя у теплой печи и ожидая шагов вернувшегося жениха. Месяц за месяцем. Год за годом.

Она пела о том, как к сокрушенной бедой девушке ходили свататься знатные купцы и ловкие охотники, смелые воины и мудрые старцы. Но она все ждала его, пропавшего в холодной пустыне человека.

Лайла пела о том, как старела девушка, как страдала. Как вся ее жизнь прошла в ожидании встречи, и наконец, спустя многие годы, юноша вернулся. Вернулся среди ночи. Белый как снег и холодный как вековой лед.

И героиня сразу поняла, что перед ней уже не тот человек, которого она любила. Она сразу поняла, что душа ее возлюбленного принадлежит злому черному капитану, и тот обратил юношу в ледовую гончую, а затем прислал сватом.

Проклятье, когда пересказываешь текст той чудесной песни — чувствуешь себя ледовым медведем, расхаживающим по хрустальным драгоценностям Берега… Это нужно было слушать. Впитывать в себя то, как ее голос поднимался, вселяя надежду на возвращение ее возлюбленного, и падал в пучину мрака и отчаяния. Как он дрожал, передавая слова черного капитана, и как кричала девушка, убегающая в ледяную пустыню, чтобы стать такой же, как и вернувшийся спустя годы юноша, которого так и не разлюбило страдающее сердце.

Когда песня закончилась, я еще несколько минут не мог оторвать взгляда от лица Лайлы. И только потом отметил, что не только я жадно слежу за каждым ее жестом.