Читать книгу "Будет кровь - Стивен Кинг"

Он наклонился над ее столом, где лежал классный журнал и сборник «Поэты Америки». Очень бережно и осторожно она прижала ладони к его вискам. Ладони были прохладными. Это было приятно, так приятно, что его пробрала легкая дрожь.

– Что у меня между ладонями? Только люди, которых ты знаешь?

– Не только, – сказал Чак. Он подумал о маме и папе, о своей младшей сестренке, которую ему так и не довелось подержать на руках. Об Алиссе, чье имя похоже на шум дождя. – Еще воспоминания.

– Да, – сказала она. – Все, что ты видишь. Все, что ты знаешь. Целый мир, Чак. Самолеты в небе, крышки люков на улицах. С каждым прожитым годом этот мир у тебя в голове будет становиться все больше и ярче, все сложнее и детальнее. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?

– Кажется, да, – кивнул Чак, ошеломленный этой простой мыслью. У него в голове, в этой хрупкой черепной коробке, помещается целый мир! Он подумал о малыше Джеффри, сбитом машиной. Подумал о Генри Питерсоне, который болтался мертвым в петле (ему долго снились кошмары на эту тему). Их миры канули в небытие, в темноту. Будто комната, когда выключаешь свет.

Мисс Ричардс убрала руки и с беспокойством взглянула на Чака:

– У тебя все нормально, Чаки?

– Да, – сказал он.

– Ну, иди отдыхай. Ты хороший мальчик. Я рада, что ты у меня учился.

Он направился к выходу, но замешкался на пороге.

– Мисс Ричардс, вы верите в призраков?

Она надолго задумалась.

– Мне кажется, настоящие призраки – это наши воспоминания. А те призраки, которые воют и гремят цепями в коридорах старинных замков, бывают только в кино и в книгах.

И, может быть, еще в башне в дедушкином доме, подумал Чак.

– Хорошего тебе лета, Чаки.

6

Лето было хорошим до тех пор, пока не умерла бабушка. Это случилось в августе, средь бела дня. В магазине, у всех на глазах. Не самая славная смерть, даже, наверное, слегка унизительная, но зато люди на похоронах могли смело сказать: «Слава богу, она умерла без мучений». Другая фраза, звучавшая на поминальной службе: «Она прожила долгую, достойную жизнь», – не совсем соответствовала действительности; Саре Кранц было немногим за шестьдесят. Она даже не дожила до шестидесяти пяти.

Дом Кранцев на Пилчед-стрит вновь наполнился неизбывной печалью, и на этот раз не было никакой поездки в Диснейуорлд, обозначавшей начало возвращения к нормальной жизни. Чак снова стал называть бабушку «бобэ», по крайней мере в собственных мыслях, и часто плакал по ночам. Рыдал, уткнувшись лицом в подушку, чтобы дедушка ничего не услышал и не расстроился еще больше. Иногда он шептал: «Бобэ, я по тебе скучаю. Бобэ, я тебя люблю», – пока не проваливался в тяжелый, беспокойный сон.

Дедушка носил траурную повязку на рукаве. Он заметно осунулся, похудел, перестал отпускать шутки и выглядел гораздо старше своих семидесяти лет. И все-таки Чак ощущал (или думал, что ощущает), что дедушке как будто легче дышалось. И его можно было понять. Когда постоянно живешь с грузом страха в ожидании неизбежного и неизбежное наконец наступает, человеку становится легче, что все уже позади. Разве нет?

После смерти бобэ Чак перестал ходить к двери в башню, но в самом конце летних каникул, за пару дней до начала учебного года, пошел в магазин, где у бабушки случился сердечный приступ. Он купил лимонад и батончик «Кит-Кат» и спросил у продавца, где именно находилась та покупательница, которая умерла прямо в торговом зале. Продавец, обильно покрытый татуировками парень лет двадцати, с зализанными назад светлыми волосами, противно усмехнулся:

– Тебе, мелкий, зачем эта жуть? Ты что… я не знаю… решил податься в маньяки?

– Это была моя бабушка, – ответил Чак. – Моя бобэ. Я был в бассейне, когда это случилось. Вернулся домой, и дедушка мне сказал, что она умерла.

Продавец вмиг перестал улыбаться.

– Прости, парень. Она стояла там. В третьем проходе.

Чак пошел в третий проход, заранее зная, что там увидит.

– Она потянулась за хлебом, – сказал продавец, – и вот тут-то оно и случилось. Она, когда падала, уронила почти все буханки с той полки. Ты извини, может, это излишние подробности.

– Нет, – сказал Чак и подумал: Эти подробности я и так уже знал.

7

Чак перешел в седьмой класс и учился теперь в средней школе Экер-Парк. На второй день учебы он прошел мимо доски объявлений рядом с дверью в секретариат – прошел, но тут же вернулся. Среди красочных объявлений о наборе в школьный оркестр, клуб активистов и различные спортивные секции висел плакат с изображением танцующей пары: мальчик и девочка застыли на середине движения, он поднял руку повыше так, чтобы она могла кружиться. Сверху яркими, разноцветными буквами было написано: «НАУЧИСЬ ТАНЦЕВАТЬ!» Снизу: «ОТКРЫТ НАБОР В ТАНЦЕВАЛЬНУЮ СТУДИЮ «КРУТИМСЯ-ВЕРТИМСЯ»! СКОРО ШКОЛЬНЫЙ ОСЕННИЙ БАЛ! СРАЗИ ВСЕХ НА ТАНЦПОЛЕ!»

Перед глазами у Чака с болезненной четкостью встала картина: бабушка в кухне протягивает к нему руки. Щелкает пальцами и говорит: «Потанцуй со мной, Генри».

После уроков он пришел в школьный спортивный зал, где его и еще девятерых нерешительно топчущихся на месте ребят горячо поприветствовала мисс Рорбахер, учительница физкультуры у девочек. Мальчишек, считая Чака, было всего трое. Трое мальчишек и семь девчонок. Все девчонки были выше мальчиков.

Один из мальчишек, Пол Малфорд, самый мелкий из всех – пять футов с кепкой, – попытался потихонечку улизнуть. Мисс Рорбахер перехватила его у дверей и притащила обратно.

– Нет, нет, нет, – сказала она со смехом. – Теперь ты мой.

Да, он попался. Они все попались. Мисс Рорбахер была настоящим «танц-монстром», и ничто не могло встать у нее на пути. Она врубила магнитофон и показала им вальс (Чак его знал), ча-ча-ча (Чак его знал), джаз-танец (Чак его знал) и самбу. Ее Чак не знал, но когда мисс Рорбахер включила «Tequila» группы «Champs» и показала им базовые шаги, он сразу же уловил, в чем тут дело, и мгновенно влюбился в самбу.

Он был, безусловно, лучшим танцором в их маленьком коллективе, и потому мисс Рорбахер обычно ставила его в паре с самыми неуклюжими девочками. Он понимал, что это требовалось, чтобы их подтянуть, и честно старался помогать партнершам, но ему самому было скучно. Впрочем, ближе к концу сорокапятиминутного занятия мисс Рорбахер все-таки проявляла к нему милосердие и ставила в паре с восьмиклассницей Кэт Маккой, лучшей танцовщицей среди девчонок. Чак не рассчитывал на романтику – Кэт была настоящей красавицей, старше его на год и выше на полголовы, – но ему нравилось с ней танцевать, и это было взаимно. Танцуя в паре, они мгновенно ловили ритм, и музыка переполняла обоих. Они смотрели друг другу в глаза (ей приходилось смотреть сверху вниз, и это, конечно, был полный облом – но что было, то было) и смеялись от радости.

Уже в самом конце занятия мисс Рорбахер разбивала их всех на пары (из-за нехватки мальчишек четырем девочкам приходилось танцевать друг с другом) и объявляла фристайл. Вольный танец. Постепенно все преодолели стеснение, раскрепостились, и у них начало получаться очень даже неплохо, хотя большинство явно не потянуло бы выступление на Копакабане.