Читать книгу "Дворец из песка - Анастасия Дробина"

– Ну и ладно, – не слезая с подоконника, отмахивался Яшка. – Что мне теперь, за ней с ножом гоняться, как Жиган за своей?.. Зарежу – где другую такую найду? Таких, Погрязова, больше не выпускают, с производства сняли… Ты посмотри, нет, ну ты посмотри, как идет!.. Хоть щас в кино снимай! Ух ты, девочка моя ненаглядная… Санька, ты не поверишь, я ее каждую ночь во сне вижу! Вот когда не здесь, а работаю, – каждую ночь, как по заказу! Во всех видах!

– А здесь, в Лидо, тоже видишь?

– А здесь я вообще не сплю, – серьезно говорил Яшка. – Я с ней заснуть не могу. Она уже спит, а я сижу и смотрю… Говорю ж – как в кино!

Ну, что тут было говорить?..

Однажды осенью Чела здорово напугала нас всех, упав в обморок прямо на эстраде. Ее немедленно отнесли в гримерку, за дверью столпилась куча взволнованных поклонников, а мы дружно орали на Лешего, уверенные в том, что это он «заездил» Челку, заставляя каждый вечер стоять на эстраде и петь по нескольку часов. Леший вяло огрызался, но было видно, что он тоже обеспокоен.

Приехавший через четверть часа врач развеял все наши домыслы, объявив, что прима, конечно, переутомлена, но причина обморока не в этом.

– Беременна?.. – растерянно переспросила я. – Этого не может быть!

То же самое хором сказали все, кто знал Челу и невеселую историю ее семейной жизни. Но на следующий день Чела в сопровождении орды наших цыганок пошла в гинекологическую клинику и вернулась оттуда вся в слезах, бледная и счастливая, сжимая в руках листок с диагнозом, который тут же пошел по рукам.

– Санька, ты по-итальянски читаешь? Что тут? Сетте сеттимане? Семь недель?! Это точно?! И УЗИ показало? А кто видел, вы видели, сами, своими глазами видели?! Уже червячок? С головой? Может, это не то, может, она съела что-нибудь?! Челка, вспоминай, что ты ела? Ой, да как же так?!

Леший был верен себе и, ничуть не обнаруживая радости, ворчал:

– От порядочного человека эта холера понести не могла, видите ли… А от шпаны невесть какой – здрасьте! Все через заднее место, не дочь, а лахудра… – Но пачка «Житан» дрожала у него в пальцах, и уже четвертая сигарета, крошась, падала на пол, так и не добравшись до огня зажигалки. Дети от восторга начали пляску прямо в холле, к ним присоединилась и Сонька-Ангел, несмотря на собственную очередную беременность. А заплаканная Чела тем временем лихорадочно тыкала в кнопки телефона. Я была уверена, что она звонит в Малоярославец, матери и сестрам, но быстро поняла, что Чела набрала московский номер бывшей свекрови.

До сих пор мне и в голову не приходило, что Челка может ругаться такими словами. Эффект усиливался тем, что голос Челы был спокойным, ледяным и звенящим от ненависти. Минут пять, не меньше, она внятно и четко сообщала свекрови все, что она думает о ее сыне и о ней самой, и успела еще назвать срок своей беременности, после чего экс-родственница, видимо, пришла в себя и бросила трубку. Но этого Челе показалось мало, она опять повисла на телефоне, долго звонила всей московской родне, выясняя номер бывшего мужа, наконец нашла – и вылила на его голову целую лохань змеиного яда. Закончила Чела восторженной речью по поводу того, что бог помог ей не родить от импотента, пьяницы, придурка и скотины такого же импотента, пьяницу, придурка и скотину, с торжеством повесила трубку и… разрыдалась в голос, закрыв лицо руками. Все мы немедленно зарыдали тоже, и только через полчаса я спохватилась:

– Ой, может, рано мы обрадовались? Все-таки второй месяц всего… Мало ли что…

– Ой-ой-ой… Твоя правда, бог не любит… Ой, глаз дурной, не пошли господь… – на разные голоса испуганно запричитали цыганки. Через минуту холл был пуст, детей выставили на пляж, Сонька устремилась в кухню, Лу – в ресторан, остальные рассыпались по дому, имитируя бурную деятельность, – короче, мы всеми силами пытались показать богу, что ничего особенного не произошло. Сама Чела ушла к себе в комнату и, несмотря на наши уговоры, проплакала там до вечера.

Яшки тогда в Италии не было, звонить ему Чела запретила всем домочадцам под угрозой убийства, но, когда к Рождеству Яшка все же объявился, по его делано равнодушной физиономии я поняла, что он давно все знает. Скорее всего, его просветил Шкипер, которому я не могла не похвастаться по телефону. Впрочем, скрывать что-то не имело смысла: четырехмесячный живот Челы уже нельзя было никуда спрятать.

– Видал?! – грозно спросила Чела, становясь в классическую позу «руки в боки». – И как мне выступать теперь?! И если, паразит, я до начала сезона не опростаюсь, я тебя…

– Девочка моя хорошая… – незнакомым мне голосом сказал Яшка, обнимая упирающуюся Челу. – Ну, видишь, как получилось все быстро! «Я не могу, я не могу, я пустоцвет…» Всегда надо к профессионалам обращаться! – И, прежде чем Чела успела спохватиться, схватил ее на руки.

– Ой! Ай! Мамочки! Пусти, дурак! Ой, пусти, нельзя, ошалел?! Отец, скажи ему, пусть поставит! Отец! Отец! Уйми его!

Леший вмешиваться не стал, но все мы дружно вцепились в Яшку, уверяя на разные голоса, что кружить беременных никак нельзя. В конце концов Яшка послушался, но Челу на землю не поставил и унес ее, громко протестующую и ругающуюся, на второй этаж.

Через полчаса он вернулся, взлохмаченный и довольный, и объявил, что уезжает снова.

– Опять? – разочарованно спросила я. – Когда назад-то? И Шкипер давно не звонил…

– Шкипер с Жиганом в Баии, – конфиденциально сообщил Яшка. – Не дрейфь, Погрязова, к человеческому Рождеству вернутся.

«Человеческим» Яшка считал православное Рождество, ожидающееся через две недели, и я приободрилась.

Вечером седьмого января мы, как обычно, работали. Несмотря на мертвый сезон, в ресторане было достаточно народа, в основном – местные итальянцы, отмечающие завершение рождественских каникул, всех их мы давно знали, и атмосфера царила почти семейная. Я переодевалась в гримерке, торопливо поглядывая на часы: через несколько минут мне нужно было выходить танцевать. Через стену до меня доносился голос Челы, поющей любимый романс моего деда. Сама Чела не очень его любила, считая, что в нем слишком много умных слов, но, будучи профессионалкой, исполняла романс так, что у меня разрывалось сердце. В конце концов я села и начала слушать.

Мы странно встретились

И странно разойдемся,

Улыбкой нежности роман окончен наш…

И если в памяти мы к прошлому вернемся,

То скажем – это был мираж…

– Расселась, ядрена Матрена! – рявкнул от дверей внезапно появившийся Леший, и я, вздрогнув, вскочила. – Чего дожидаешься? Твой выход, ребята уже настроились!

– Как ты мне надоел, дорогой мой… – вздохнув, сказала я, подбирая подол шуршащей юбки и двигаясь к дверям. Леший что-то проворчал в ответ, но не очень громко: ругаться со мной было некогда, на эстраде Джино уже объявил: «Сеньоре – маньифика Алессандра!».[11]