Читать книгу "Камера смертников. Последние минуты - Мишель Лайонс"

Мне стало страшно: Ларри казался сильной личностью. В моем представлении он был все тот же задира, который произвел на меня, тогда еще юного репортера, такое сильное впечатление – упрямый и умный спец по связям с общественностью, очень яркий типаж. Еще я всегда считала, что Ларри против смертной казни, а значит, переживать увиденное ему труднее, чем мне. Я иногда его поддразнивала, называла «вонючим хиппи», – ведь он эдакий свободомыслящий малый из Остина. А теперь выяснилось, что он не противник казни, и я разволновалась, – значит, и меня ждут подобные кошмары? Мне стало грустно, что ему до сих пор приходится все это переживать, и неловко, что я раньше ничего не понимала.

ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД

Когда Департамент предложил мне большое пенсионное пособие, я подумал: наконец-то свалю. Я был готов уйти.

Вскоре после этого совершенно неожиданно мне позвонил юрист, которого я знал еще по работе в адвокатуре штата. А затем у меня за кухонным столом собралась толпа прокуроров, и все расспрашивали меня про одного заключенного из отделения смертников по имени Томас Миллер-Эл: что он за человек, чем занимался в тюрьме, о чем мы с ним беседовали.

В 1985 году Миллер-Эл совершил преступление – в мотеле в Ирвинге, который он ограбил вместе с женой, застрелил служащего, а другого ранил, и тот остался парализованным. Преступники убежали в Хьюстон, где их и арестовали после перестрелки. Миллера-Эла судили в Далласе и приговорили к смерти.

Я познакомился с ним, когда он давал интервью журналистке из Дании – симпатичной такой блондинке. Я представился, и завязалась беседа. Томас облегчил мне жизнь тем, что охотно беседовал с любым журналистом. Рассказывал он всякий раз одно и то же, но интервью давал хорошие. Я навещал его в камере, заходил поболтать в швейный цех. Он был ярый баскетбольный болельщик, и иногда мы с ним бросали мячи в кольцо на площадке, – пока Мартин Гурул не устроил побег, после которого все поблажки в отделении смертников прекратились. Я всегда шутил, что Томасу надо бы играть в наручниках – чтобы уравнять шансы. Мне он очень нравился. Я как-то научился не думать, что он преступник, видел в нем просто человека.

В 1980-е Даллас был очень суров к чернокожим, обвиняемым в убийстве: окружной прокурор Генри Уэйд дал четкое распоряжение не вводить в состав жюри представителей меньшинств. Мой знакомый юрист, который об этом рассказал, работал даже не адвокатом защиты, а государственным обвинителем, и, по его словам, судебный процесс Томаса проводился не должным образом, поскольку присяжные – одни белые – были изначально настроены враждебно.

Собравшимся у меня юристам я рассказал, что Томас вел себя очень миролюбиво и даже разрешал конфликты между другими заключенными. Обычно самые дисциплинированные заключенные как раз убийцы, у большинства из них на совести только одно преступление, причем не запланированное, а случайное. Они, как правило, не создают проблем, и Томас тоже вел себя хорошо. Он был из «стариков» – то есть пожилых заключенных, неспособных к тяжелой работе; им обычно поручают, например, прессовать жестянки для сдачи в металлолом. Жизнь в тюрьме заметно меняет людей и некоторых – в лучшую сторону. Томас больше не представлял угрозы обществу.

Юристы передали мой рассказ судье, и смертный приговор Томасу заменили пожизненным заключением. От повторного процесса он отказался, потому что его парализованная жертва дала бы против него показания.

Я никогда не спрашивал Томаса, виновен ли он. Я знал, в чем его обвиняли, и он знал, что я знаю. Хотя мне точно неизвестно, сам ли он стрелял; вероятно, Томас выгораживал свою жену Дороти. Правда, в данном случае это не главное. Важно то, что судебный процесс проводился с нарушениями. Когда Томасу заменили приговор, я очень радовался. Однако потом призадумался. «Правильно ли я поступил? Не оказал ли ему плохую услугу?» Томас никогда не выйдет из тюрьмы, его вынесут ногами вперед.

За восемь лет работы я нагляделся, каково приходится заключенным – не только в отделении смертников, но и в общем отделении. В тюрьме жить тяжело. Это не жизнь, а прозябание в жутких условиях. В техасских тюрьмах чрезвычайно много попыток самоубийства, причем удаются лишь единицы. Отсюда два вывода: первый – в техасских тюрьмах очень плохо; второй – тюремная система работает с безжалостной четкостью.

Пошли слухи, что я хороший свидетель-эксперт, и мне стали звонить и писать адвокаты-защитники со всего Техаса. Никогда себя не считал ни в чем экспертом, и вдруг оказалось, что я таки эксперт. Видимо, благодаря работе в Департаменте я сделался доктором наук о тюремной жизни. Я выступал в суде, рассказывал, как работает система, каково будет существование преступника, если его приговорят к жизни, а не к смерти. Моим делом стало объяснять 12 присяжным, что казни преступника есть альтернатива. Мне пришлось работать вместе с Деннисом Лонгмайром, профессором уголовного правосудия в Университете Сэма Хьюстона, непоколебимым противником высшей меры. В день казни он всегда, будь там дождь или град, устраивал у «Стен» акции протеста. Я его очень уважал, и вот теперь мы были в одной команде.

Раза два в суде, где я выступал, присяжные выбрали для подсудимого в качестве наказания жизнь, а не смерть. Однако я занимался тем, чем занимался, не из моральных соображений, это просто было дело, и дело хорошо оплачиваемое. Я не выступал против собственно казни и всегда удивлялся, что обвинители ко мне вообще не подходят, ведь сведения, которыми я делился, вполне могли пригодиться и им.

Родственники преступников меня любили, а родственники убитых выказывали ненависть и враждебность, – как и некоторые бывшие коллеги по тюремной системе. Я приехал в Хантсвилл на какое-то торжество, и один из тюремных начальников назвал меня предателем. Я подумал: «Ну и черт с ним, раз он так думает, наплевать на чужое мнение. Я-то знаю, что никогда систему не предавал, несмотря на все ее недостатки». Я гордился своей работой в Департаменте и ничем ему не навредил.

На каком-то процессе в Ливингстоне по делу об убийстве меня спросили, что я думаю о смертной казни, и я привычно ответил: «Мое мнение к делу не относится». Прокурор буквально подскочил и воскликнул: «Мистер Фицджеральд, если вас спрашивают в суде, значит, относится!» Тогда я ответил, что приемлю смертную казнь, но в Техасе казнят слишком часто. Подсудимый убил свою подругу, которая была гораздо старше его, и искренне каялся. Однако обвинителя интересовала только собственная победа, – и дело кончилось смертным приговором.

Со временем я все чаще задавался вопросом о сути этой меры наказания. Конечно, здесь прежде всего вопрос возмездия. В Техасе у большинства обвинителей менталитет ковбойский: чем больше зарубок на прикладе ружья – тем лучше. Окружной прокурор в этом штате – должность скорее политическая, и они стараются показать себя защитниками мирного населения и грозой преступников. Генри Уэйд проработал прокурором округа Даллас 36 лет, процент обвинительных приговоров у него составлял 93, и те немногие адвокаты, которым удалось у него выиграть, называли себя «Клуб 7 процентов». Вот такие нравы.