Читать книгу "Ниже нуля - Брет Истон Эллис"

– Не делай этого, Блер, – говорю я.

– Скажи мне. Я молчу.

– Слишком сложный вопрос? Я смотрю на нее в упор.

– Да или нет?

– Зачем?

– Черт возьми, Клей, – вздыхает она.

– Да, пожалуй, наверно.

– Не лги мне.

– Да что ты, блин, хочешь услышать?!

– Просто ответь мне, – говорит она, уже громче.

– Нет. – Я почти ору. – Никогда. – Едва не начинаю смеяться.

Она, задерживая дыхание, цедит:

– Спасибо. Вот все, что я хотела знать. – Потягивает вино.

– А ты когда-нибудь меня любила? – спрашиваю я в ответ, хотя сейчас мне все равно.

Она медлит.

– Я думала об этом. Да, любила. То есть на самом деле любила. Какое-то время все было очень хорошо. Ты был добрым. – Она смотрит в пол, продолжает: – Но… тебя словно не было. Черт, да что за бессмыслица. – Она замолкает.

Я смотрю на нее, жду продолжения, смотрю на афишу. «Исчезни здесь».

– Не знаю, как другие, с которыми я была, может, их тоже… но, по крайней мере, они пытались.

Я перебираю меню, откладываю сигарету.

– Ты даже не пытался. Другие хоть делали попытки, а ты… для тебя это было как китайская грамота. – Снова прикладывается к вину. – Тебя словно не было. Иногда мне было тебя жалко, но потом мне стало трудно тебя жалеть. Ты очень хороший мальчик, Клей, но это так.

Я смотрю, как машины проезжают по Сансету.

– Трудно жалеть того, кому вес равно.

– Да? – спрашиваю я.

– Ну что тебе не все равно? Что тебе нравится?

– Ничего. Мне ничего не нравится, – говорю я.

– Я когда-нибудь что-нибудь для тебя значила, Клей?

Я молчу, опять смотрю на меню.

– Я когда-нибудь что-нибудь для тебя значила? – снова спрашивает она.

– Я не хочу, чтобы кто-то для меня что-то значил. Так только хуже, одно лишнее беспокойство. Когда ничего не волнует, не так больно.

– А ты для меня кое-что значил.

Я молчу.

Она снимает темные очки, потом произносит:

– Увидимся, Клей. Поднимается.

– Куда ты? – Внезапно мне не хочется оставлять Блер здесь. Мне почти хочется взять ее с собой.

– Я должна кое с кем встретиться. ~– А как же мы?

– Как же мы?

Она стоит секунду в ожидании. Я продолжаю смотреть на афишу, пока та не начинает расплываться, а когда восстанавливается четкость, вижу, как машина Блер выскальзывает с парковки, теряясь в суете движения на Сансете. Подходит официант, спрашивает:

– Все в порядке, сэр?

Я поднимаю глаза, надеваю темные очки и пытаюсь улыбнуться:

– Да.

* * *

Блер звонит мне в ночь перед отъездом.

– Не уезжай, – говорит она.

– Это всего лишь на пару месяцев.

– Это долго.

– Всегда будет лето.

– Это долго.

– Я вернусь. Это не так уж долго.

– К черту, Клей.

– Ты должна мне поверить.

– Я не верю.

– Ты должна.

– Ты врешь.

– Нет, не вру.

* * *

До отъезда я читаю статью в «Эл-эй мэгэзин» об улице под названием Сьерра-Бонита в Голливуде. Улица, по которой я ездил много раз. Статья рассказывает, что люди, ездившие по улице, видели привидения – призраки Дикого Запада. Я читаю о призраках индейцев, одетых лишь в набедренные повязки, скачущих на лошадях, о том, как человеку в открытое окно бросили томагавк, исчезнувший через секунду. Пожилая чета рассказала, что индеец появился у них в гостиной на Сьерра-Бонита, бормоча заклинания. Человек врезался в пальму, увидев перед собой крытый фургон, заставивший его свернуть.

* * *

Когда я уехал, в комнате мало что осталось: пара книжек, телевизор, стереосистема, матрас, плакат с Элвисом Костелло – глаза все так же устремлены в окно; обувная коробка с фотографиями Блер в шкафу. Плакат с видами Калифорнии, который я приколол к стене. Одна из кнопок отвалилась, и плакат, старый, потертый в середине, висел криво.

В ту ночь я поехал в каньон Топанга, встал неподалеку от старого заброшенного парка отдыха, пусто и тихо лежащего одиноко в долине. Я слышат, как ветер гудит в каньоне. Легонько скрипело чертово колесо. Завывали койоты. На теплом ветру хлопал тент. Пора было возвращаться. Я слишком долго был дома.

* * *

В Лос-Анджелесе я слышат песню одной местной группы. Песня называлась «Лос-Анджелес», слова и образы были такими жесткими и горькими, что песня отдавалась в моей голове многие дни. Образы, как я позже узнал, были личными, никто из моих знакомых подобного не испытал. Образы людей, доведенных до безумия тем, что они живут в городе. Образы родителей, столь жадных и неполноценных, что они пожирают собственных детей. Образы подростков, моих сверстников, поднявших глаза от асфальта и ослепленных солнцем. Эти образы остались со мной после того, как я уехал. Столь дикие и зловещие, что много времени спустя они казались единственной точкой соприкосновения с городом. После того, как я уехал.