Читать книгу "Мой бодипозитив. Как я полюбила тело, в котором живу - Тесс Холлидей"

Утром того дня, когда на мамину жизнь было совершено покушение, Тим притворился больным и остался в постели. Она стала собираться на работу, а он натянул одеяло до самого подбородка.

– Сегодня я останусь дома, – сказал он ей. – Голова просто раскалывается.

Мама рассказала, что когда она пошла в ванную комнату, собираясь принять душ, то услышала в коридоре шум. В приоткрытую дверь она увидела в коридоре Тима, у которого в руках был пистолет. Она тут же захлопнула дверь и попыталась закрыться на замок, но Тим все равно вломился в комнату.

– Залезай в ванную, – приказал он ей. – Повернись ко мне спиной и смотри в стену.

На мгновение у мамы промелькнула безумная мысль, что он собирается застрелиться, но потом она услышала звон в ушах и поняла, что стрелять он решил не в себя, а в нее. В течение шести часов она то приходила в себя, то проваливалась в небытие и видела своих покойных бабушек и дедушек. Она видела всех четверых как наяву – они сторожили ее, сидели у ванной и пели церковные гимны, придавая ей сил.

– Они провели меня по моим воспоминаниям, и я считаю, что они вели меня на тот свет, в следующую жизнь, – говорила она. – Но потом прибыли медики, и мне дали еще один шанс.

Когда она наконец-то оказалась в больнице, ее состояние было далеко от обнадеживающего; с момента стрельбы прошло уже много часов. Когда врачи приступили к извлечению фрагментов пуль, у них не было ни малейшего представления о том, выживет она или же умрет. Сзади на ее шее остался жуткий разрез от операции. Через десять дней после нападения, когда Тад и я наконец-то смогли ее навестить, первым делом мы смотрели именно на этот шрам.

Когда мы зашли в палату, мама сидела в инвалидном кресле. Она казалась другой. От выстрелов у нее парализовало правую сторону лица; она пыталась не напугать нас и вести себя естественно, но было очевидно, что она не только не может ходить, но и почти не владеет правой рукой. Как и большинству людей с травмами мозга, ей предстояло заново обучиться самым элементарным навыкам; чтобы вернуть себе подвижность, ей предстояло заниматься интенсивной физиотерапией в течение целого года.

Чтобы скрыть от своих детей истинную тяжесть своих травм, она надела большую джинсовую шляпу. Это было абсолютно не в ее стиле – спереди шляпа была подвернута, заколота и украшена цветочком.

С раннего возраста я понимала, что мир может быть опасным и уродливым местом.

Внезапно я почувствовала себя ужасно смущенной, как будто я пришла к кому-то, с кем едва знакома.

Мама быстро растопила лед. «Простите меня за эту дурацкую шляпу», – вздохнула она, закатывая глаза. Ее голос был приглушенным и невнятным, как будто говорил пьяница, набивший рот фастфудом во время ночного перекуса.

– Держи, – сказала она, протянув мне своей рабочей, левой рукой мягкую плюшевую кошку.

– Мне пришлось купить эту кошку, – не скрывая недовольства, заметила она. – Кроме нее, в магазине при больнице ничего не оказалось.

Я рассмеялась, потому что мама терпеть не могла кошек. Тетя говорила мне, что мне нужно быть сильной ради мамы, ради всей семьи, но тогда я все равно не смогла сдержать слез.

Когда я справилась с шоком от маминого вида, я стала с интересом разглядывать ее бритую голову. Ее кожа была всех цветов радуги – как от синяков, так и от различных обеззараживающих средств, которыми ее обрабатывали врачи.

– Можно нам посмотреть?

Она стоически вздохнула и попросила, обращаясь к медсестре:

– Снимите с меня шляпу.

Разинув рот, мы с Тадом беззастенчиво пялились на раны и исподтишка обменивались возбужденными взглядами. Со свойственной только детям кровожадностью мы по достоинству оценили масштаб травмы – сзади на шее был здоровенный шрам и целых 32 скобки!

– У меня в голове по-прежнему есть пуля! – сказала мама.

За этой встречей последовало долгое расставание.

Пока мама лежала в больнице, моя семья собрала наши вещи, вычистив наш дом в Ленуар, и мы жили у них в Миссисипи, в 600 милях от маминой больницы.

Ранения сделали маму инвалидом, и она бы не смогла вернуться в Ленуар. Когда ее наконец-то выписали, то машина «Скорой помощи» привезла ее в Лорел. На время ее реабилитации мы втроем переехали к моим бабушке и дедушке.

Мама приняла свое состояние и неустанно работала над собой, демонстрируя железную волю и феноменальную целеустремленность. Она продолжала ходить на физиотерапию, чтобы восстановить свои силы и вернуть подвижность лицу.

Юные и влюбленные далеко не всегда понимают, что домашнее насилие – это ненормально.

К тому моменту она уже могла ходить сама, но быстро уставала и у нее часто кружилась голова. Она всегда брала с собой инвалидное кресло. Оставшиеся в голове фрагменты пуль почти постоянно причиняли ей боль, но она отстаивала свою самостоятельность и очень редко просила о помощи.

– Я выжила потому, что я твердолобая, – шутила мама, и наверняка в этой шутке была доля правды. Во мне тоже есть что-то от ее непоколебимой силы духа, и это та часть меня, которая не позволяет мне сдаваться – не только в личной жизни, но и в карьере.

Мамина инвалидность в корне изменила нашу жизнь, но она упорно стремилась к тому, чтобы быть максимально «обычной мамой». Она настаивала на том, что может всюду возить брата и меня, а в удачные дни даже ходила с нами гулять. Теперь она не могла работать, но мы справлялись – у нас было ее пособие по инвалидности, нам помогали дедушка с бабушкой и церковное сообщество; к тому же отец пусть и неохотно, но платил алименты. Нам не доставалось всех тех приятных вещей, что были у других, но мама всегда следила, чтобы мы были окружены заботой и любовью.

* * *

То, что случилось с моей мамой, и последствия этих событий навсегда изменили меня. С раннего возраста я понимала, что мир может быть опасным и уродливым местом. Я осознавала, что отношения могут быть токсичными, и это повлияло на мое восприятие любви и дружбы. Я с трудом заводила друзей, и мне по сей день сложно действительно доверять людям. Ребенок, оказавшись в ситуации, в которой он настолько уязвим, инстинктивно возводит вокруг себя защиту, отгораживается от людей. С тех пор прошли годы, но я по-прежнему работаю над собой.

Мне сложно судить об этом, но мне кажется, что мама в глубине души знала о том, что Тим не был хорошим человеком. Как и у моего отца, у Тима был тяжелый характер; однажды в припадке ярости Тим скинул Тада с лестницы только потому, что не смог найти пульт от телевизора. Мы рассказали маме, но она решила, что мы преувеличиваем. Мне кажется, что ей было сложно принять то, что после всего, что она вытерпела от папы, она снова попала на мужчину с сильной темной стороной. Она добрый и ласковый человек, но у нее есть глубинная потребность находить людей с изъянами и пытаться их исправить. Она путем горького опыта поняла, насколько важно защищать свое сердце. Если мы с моим мужем Ником ссоримся при ней, я вижу страх в ее глазах. Она впадает в панику и говорит мне: «Тебе нужно уйти от него! Лучше не станет!» Потом она просит прощения: «Прости, я просто спроецировала свой опыт».