Читать книгу "Пушки царя Иоганна - Иван Оченков"

– Зовут как?

– Истома Гуляев.

– Вот что, Истома: за службу тебе жалую полтину, а сейчас ступай отдыхать. А вы собирайте Боярскую думу, раз уж такое дело… Что значит «спят»? Я же не сплю!

Вид помятых и заспанных бояр, с кряхтеньем и оханьем рассаживающихся на лавках, немного утешил меня, и я, устроившись на троне поудобнее, смотрю на них почти ласково.

– Ну что, бояре, будем делать? – спрашиваю, едва дьяк закончил читать привезенную гонцом весть.

– Да чего тут делать, государь, – степенно отвечает Черкасский, – все уж сделано. Литва более десяти тысяч войска не выставит, а ляхам надобно границу с турками охранять. А у смоленского воеводы Семена Прозоровского восемь тысяч ратников, да наряд справный, да за крепкими стенами. Бог даст, отобьется!

Дмитрий Мамстрюкович знает, о чем говорит. Именно он был до последнего времени смоленским воеводой, и укреплялся город под его руководством.

– А если Владислав обойдет город стороной да и двинется прямиком на Москву?

Черкасский на минуту задумывается, а потом, решительно взмахнув рукой, говорит, как рубит:

– Нет, все лучшие ляшские войска Ригу осаждают, не хватит у них сил и там и сям воевать!

Остальные бояре лишь трясут бородами, соглашаясь с прославленным полководцем. К тому же он самый знатный из них всех и потому имеет право первым держать голос. Если бы говорить начал Вельяминов, то косоротились бы, а так все нормально. Кстати, а где Никиту нечистый носит?

– Ты, князь Дмитрий Мамстрюкович, все верно говоришь, – поднимается со своей лавки Иван Никитич Романов, – а только как быть, если с королевичем запорожцы пойдут?

Вопрос больной. Именно казаки были главной силой многочисленных самозванцев во время Смуты, и если они в очередной раз поднимутся, то поляки получат тысяч двадцать искушенных в боях и грабежах воинов. С таким воинством королевич запросто сможет блокировать Смоленск и двинуться на Москву. Взять-то он ее вряд ли сможет, я все это время зря не сидел, но разорения нанесет столько, что и представить себе трудно. А ведь земля только-только отходить начала после Смутного времени…

– Государь, – встал еще один боярин, князь Данило Мезецкий, – казаки запорожские, конечно, та еще сарынь[6], и вреда от них много было, да и еще будет, но только мы им немало острастки задали, и не пойдут они на сей раз. Как говорят у них на Сечи – с Иваном Мекленбургским воевать дураков нет!

– Это тебе сам Сагайдачный сказал? – нейтральным голосом интересуюсь у попытавшегося польстить мне князя.

– И не только он, – не смущается боярин, ездивший с дипломатической миссией в те края, – а и другие атаманы. Яшка Бородавка, к примеру.

– Не гневайся, государь; и ты, князь Данило, – невесть откуда появляется наконец Никита Вельяминов, – да только нет у меня веры воровским казакам. Пообещают им добычу знатную – и эти христопродавцы не то что под знамена католиков, а под бунчуки султана турецкого станут.

– Это верно, – сокрушенно вздыхает Мезецкий, – да только откуда у нас добыча? Разорены мы, босы и наги.

От одетого в богатую ферязь боярина это заявление звучит немного комично, но в главном он прав. Все что казаки могли на Руси украсть, уже украли.

– Ладно, бояре, – подытоживаю я, – раз ни у кого больше никаких мыслей нет, то расходитесь. Но вы все же обдумайте, авось чего-либо надумаете.

Бояре, кряхтя и охая, начинают расходиться, и только избранные, так называемый малый круг, через малое время собираются в моем кабинете. Самый старший из них по возрасту – Иван Никитич Романов. Он же самый знатный, потому как принадлежит к старомосковской знати. Во время выборов царя он был сторонником моего безвременно умершего шурина, а после его смерти стал моим. Находящегося в плену у поляков брата Филарета он недолюбливает и даже побаивается, и в этом смысле он самый верный мой сторонник.

– Развлекаешься, государь? – скупо улыбаясь, спрашивает он, намекая на прошедшее только что заседание Боярской думы.

– А вот нечего было царя будить, – отвечаю с самым невинным видом. – Что нового-то?

– Да ничего покуда, – пожимает плечами старший судья недавно созданного приказа Тайных дел. – Разве что собирались недавно Лыковы да Плещеевы, и еще кое-кто, да толковали о семейных делах твоих.

Услышанное мне совсем не понравилось. Благоверная моя Катарина Карловна своим нежеланием менять веру подложила мне изрядную свинью. Теперь у моих «верноподданных» появился лишний повод шушукаться по углам, гадая, не станет ли наследником царского престола неизвестно где выросший и непонятной веры царевич. То, что я собираюсь всех этих болтунов пережить и посему их это не касается, бояре как-то в расчет не принимают.

– Ну и до чего договорились? – хмуро спрашиваю, против своей воли представляя, как старшему Лыкову отрезают язык.

– Да как тебе сказать, государь… – пожимает плечами Иван Никитич, – сказывали, что кабы ты с царицей Катериной развелся да женился на православной девице, так у тебя и наследник бы законный появился. Которого бы вся Русь приняла – от боярства и духовенства до черного люда.

– Эвон как… и невесту мне, поди, уже подобрали? – поражаюсь я наглости заговорщиков.

– Не понял ты, государь, – мотает головой Романов, – они считают, что это укрепило бы твою власть, и хотят сего не допустить!

– Тьфу ты, пропасть! – в сердцах сплевываю я. – Больно надо мне… Не собираюсь я с Катариной разводиться. Никуда она не денется: покочевряжится еще немного, да и приедет с детьми. Мне Густав Адольф обещал, что вскоре увижу и ее, и Карлушку с Женей.

Когда я говорю о своих детях, голос мой сам собой становится мечтательным. В последнее время нередко замечаю в себе не слишком свойственное мне ранее чадолюбие. Маленькие дети вызывают у меня просто какое-то невероятное умиление, на что стали обращать внимание и мои приближенные. Но на сей раз мечты разбиваются о хмыканье сидящего в уголочке Пушкарева.

– Чего хмыкаешь, кровопивец? – оборачиваюсь к нему.

– Гневаться не будешь, царь-батюшка? – расплывается Анисим в умильной улыбке.

– Не буду.

– Так ты, кормилец, это уже говорил, в прошлом годе. Ой, и в позапрошлом также. Да и до того…

– Спасибо тебе, что напомнил, – хмурюсь я, понимая, что стрелецкий полуголова совершенно прав.

– Да не за что, государь, – сияет в ответ он.

– А ты что скажешь, окольничий? – ищу поддержки у Вельяминова.

– А чего тут толковать, – хмурится тот, – наказать их примерно, чтобы другим неповадно было, да и дело с концом!

– Кого их?

– Дык Лыкова и прочих…

– Подожди, Никита Иванович, – не унимается Анисим, – наказать – дело нехитрое. Только думаю, что они правы.