Читать книгу "Озил. Автобиография - Месут Озил"

У меня перехватывает дыхание. Его последние слова ранят меня в самое сердце. Моуринью бил наверняка. Ему лучше других было известно, как велико мое уважение к Зидану и что этот француз – единственный, на кого я равняюсь.

«Тебе не сравниться с Зинедином Зиданом!» Слова Моуринью все еще звенят у меня в голове. Раздевалка тем временем опустела. Ребята продолжают игру. Меня заменили на Кака. Позже я узнал, что Серхио Рамос подобрал мою футболку и поддел под свою. Моя черная десятка покоилась у него на спине во втором тайме под его собственным номером.

Пока я, потрясенный, отмокал в душе, Пепе и Роналду забили по голу – «Депортиво» разгромили со счетом 5:1. До сих пор у меня не было столь серьёзного конфликта с тренером. Еще никогда мне не приходилось ставить под сомнение свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, которые только что так сильно пошатнулись. Что это вообще было? Что заставило Моуринью, этого замечательного тренера, закатить такой спектакль? Что он пытался до меня донести?

В тот вечер, 30 сентября 2012 года, в районе девяти вечера, я начал пересматривать свои жизненные установки. Да так, что не осталось и камня на камне. Неделями я мысленно возвращался к этой сцене в раздевалке. Кто я такой? Откуда я пришел в футбол? Чего я пытаюсь добиться? Из ответов на эти вопросы и стала складываться моя автобиография.

1. Дом, не слишком приветливый дом

Что может значить дружная семья

Я стою у подвала и вглядываюсь с верхней ступеньки в кромешную темноту. Выключатель во дворе, надо полагать, не работает. Как и многое в этом доме по Борнштрассе в районе Бульмке-Хюллен городка Гельзенкирхен – моей малой родины.

Взять, к примеру, покосившуюся входную дверь, которая поддается нам, детям, только если мы навалимся на нее всем телом. Каждый раз металлическая кромка проезжается по полу – там внизу видны глубокие царапины. Все серые железные почтовые ящики погнулись. Сколько себя помню, на стене нашего дома не висело никакого номера. Возможно, цифры однажды просто стащили. Либо они не выдержали очередного порыва ветра, и потом никто не удосужился вернуть их на прежнее место. Вместо этого цифру «тридцать» – номер нашего дома – намалевали зеленой краской из баллончика прямо на стене.

Мне нужно сходить в подвал за велосипедом. Но одному боязно. Никто из местных детей не решается в одиночку переступить порог этого жуткого места. Спускаться и подниматься надо бегом со всех ног, задержав побольше воздуха в легких – такая в подвале вонь. Стойкий запах мочи перебивает все остальные. При этом непонятно, гадит ли здесь кто-то из соседей или это крысы метят свою территорию.

Ох, эти противные жирные крысы попросту оккупировали подвал – год от года их становится все больше и больше. Дети постарше рассказывали о том, что кое-кого из соседей уже сильно искусали. Они внушили нам, что грызуны нападают на всякого, кто переступает порог их подвала, и чуть что пускают свои острые зубы в ход.

Но оставлять велосипеды у дома – не вариант, их тут же украдут. А я не могу допустить, чтобы это случилось с моим драгоценным железным другом. У меня не так много по-настоящему ценных вещей. На этот велосипед мои родители долго откладывали деньги, заработанные тяжелым трудом. Поэтому не остается ничего другого, как раз за разом штурмовать этот мерзкий подвал с мерзкими крысами. Впрочем, даже вдвоем все еще страшно спускаться по крутым, потрескавшимся бетонным ступенькам. Дело сдвигается с мертвой точки, только если нам на помощь приходит мой старший брат Мутлу. Если мы собираемся впятером, то мы кричим во всю глотку и с силой топаем ногами, чтобы крысы от страха попрятались по углам.

Наша квартира находится на пятом этаже, под самой крышей. У нас тесновато. Сестры Неше и Дуйгу делят одну комнату, мы с Мутлу спим в другой. Он на постели, а я на полу, и мой матрас каждое утро сдвигается в сторону, чтобы высвободилось чуть больше места для игр. Никакого личного пространства нет и в помине.

Но я люблю нашу квартиру. Этому не может помешать вонючий подвал. Родители изо всех старались создать здесь уют.

Впрочем, позднее, уже в составе «Рот-Вайсс Эссен», где за всеми заезжают на служебной машине, я стыжусь того, как мы живем. Условия жизни других детей невообразимо прекрасны – они выходят из роскошных коттеджей с садом прямо за калиткой. Наш же дом кажется мне тогда таким ужасным, что я называю водителю неверный номер. Вместо того чтобы сесть у дома номер 30 по Борнштрассе, я отхожу чуть дальше и жду перед зданием на противоположной стороне улицы, где, по крайней мере, целы все стёкла.

Но о более просторной квартире, с отдельной комнатой для каждого ребенка и не в таком запущенном доме, нам приходится только мечтать.

Моя мама и так работает на пределе своих сил. Она – уборщица в местной школе, каждый день у нее по две смены. Первая длится с 7 до 16 часов, вторая – с 19 до 22. Она просто выворачивается наизнанку. И при этом не позволяет себе ни единой жалобы. Но я-то вижу, как она измотана. Иногда, если ей кажется, что ее никто не видит, она расправляет натруженную спину и устало потягивается.

Она отдаёт нам всю себя – и моет, чистит, скоблит. Смысл ее жизни заключается в том, чтобы прокормить семью. То, что при этом ее личная жизнь проходит мимо, будто бы ее не волнует. У мамы нет времени на хобби и увлечения. Она пропадает на работе, а потому маме также и не до нас.

После школы вместо горячего обеда меня ожидает пустой стол. Улыбчивая мама не открывает мне дверь, не треплет ласково по голове, не расспрашивает о том, как прошел день. Ее также нет рядом, когда мне надо помочь с домашним заданием.

Маму саму забрали из школы девятого класса по решению моих бабушки и дедушки. Она должна была начать приносить деньги в семью. Мои родители, как и их собственные родители, не могли позволить себе такую роскошь, как хорошее образование. И мы, их дети, также не понаслышке узнали, что такое нужда.

Поэтому меня и не отдали в садик. Родители просто-напросто не потянули этого финансово. Так же как позднее и услуги репетиторов для меня, брата или сестер.

После школы я всегда был предоставлен самому себе. Никто не проверял у меня домашнее задание и не читал сказок на ночь. Разумеется, нам не полагалось никаких карманных денег. Откуда им было взяться? У отца каждый цент был на счету. Сначала он работал на фабрике кожи. Затем какое-то время держал чайную, а после – маленький магазинчик. Перед тем как осесть на заводе «Опель», он владел бильярдным салоном. Каждый раз он изобретал что-то новое, чтобы обеспечить семью всем необходимым. Не раз он вовсе оставался без работы, но старался как можно скорее начать трудиться на новом месте.

Всего в нашем доме проживало десять семей. Девять из них имели иностранные корни. На всей Борнштрассе было редкостью встретить хотя бы одного немца. Мы – иностранцы, ясно ощущал тогда я, и жили мы вроде как изолированно. Мигранты и немцы жили рядом, но отнюдь не вместе.

Первые четыре года жизни я разговаривал исключительно по-турецки. Прежде всего с семьей. Да и вне дома мне также не приходилось иметь дела с немецким языком. Раз я не ходил в детский сад, в моей жизни не могло возникнуть неловких ситуаций, которые вынудили бы меня учить язык.