Читать книгу "Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский"

– А ты почем знаешь, как на медведя?

– Хаживал однажды, оттого и знаю.

– Ты? Когда же это успел?

– А еще как жил дома.

– Сколько же тебе годов-то было? – не переставал удивляться Нерон.

– Шестнадцать.

– Поди, прижал какого захудалого муравьятника?

– Нет, не муравьятника, а самого настоящего стервятника. След такой, что еле лаптем закроешь! Ну, ложись, Павлуша! Довольно лясы точить, – обратился Ушаков к Пустошкину.

– Феденька, расскажи, как ходил на медведя! – попросил Нерон.

– Не буду. Поздно уже. Да и ничего интересного нет! – ответил Ушаков и закрыл глаза.

– Федя, да расскажи! – не отставал Веленбаков.

Ушаков молчал.

– Экий ты, прости господи, упрямец. Чистый каприкорнус, козерог небесный! – махнул рукой раздосадованный несговорчивостью товарища Веленбаков.

Гаврюша Голенкин улыбаясь смотрел на них.

– Не проси, – вмешался Пустошкин. – Разве не знаешь – сказал нет, стало быть, не расскажет.

– А вам он рассказывал?

– Рассказывал.

– Так расскажи хоть ты!

Паша не заставил себя просить. Он не спеша раздевался и рассказывал:

– У них, в Тамбовской, медведей много. Однажды летом повадился миша на гречиху – всю полосу вытоптал. Осенью бабы за груздями ходили, он баб напугал. А потом уже зимой вот как случилось. Пошел их человек в лес за дровами. Выбрал толстую сосну, ударил раз, слышит, что-то под хворостом зашевелилось, запыхтело. У мужика и волосы дыбом: не леший ли?

– Да, да, испугался! – вставил Нерон.

– Послушал, послушал – стукнул снова. Ничего. Стукнул смелее, в третий раз. А тут сам Михайло Иваныч, словно протопоп в шубе, лезет…

– Ого-го! – заржал Нерон. – Вот нарубил дров! И что ж, ноги-то унес мужик?

– Успел. А медведь снова залез в берлогу: накануне снег выпал, замело кругом. Тогда Федя со своим деревенским старостой вдвоем и отправился. И на рогатину его, добра молодца, и поддел.

– Как же это – на рогатину? Куда же ею колоть? В живот, что ли?

– В живот! – не выдержал, расхохотался Ушаков. – Посмотрел бы я, что от тебя осталось бы, кабы ты ударил медведя ратовищем[8] в живот!

– А куда же бить?

– Известно куда: под левую лопатку! – оживился Ушаков.

– И что же медведь делает?

– Лезет вперед, на охотника. Топает вокруг него, старается достать, а охотник только держит рогатину, чтобы она упиралась в землю. Медведь кровью и изойдет.

– Но ведь он близко ж от тебя?

– Не очень далеко.

– Это ж страшно?

– А я про что и говорил!..

– Да-а! – задумчиво протянул Веленбаков. – На такое не всякий решится…

– Ну, Павлуша, гаси свечу! Уходи, Нерон: спать пора! – прикрикнул Ушаков, поворачиваясь к стене.

Пустошкин дунул на свечу. По комнате разлились белесоватые сумерки петербургской ночи.

– Что и говорить, храбер ты у нас, Федя! Одно слово – ухо режь, кровь не капнет! – поднялся Веленбаков.

– Храбер-храбер, а тараканов боится! – рассмеялся Голенкин. – Однажды как-то заполз к нам таракан, так Федя на стол чуть не влез!

– Э, не так было! – возмутился Ушаков.

– Это ничего! Говорят, Петр Великий тоже тараканов не переносил, а какой храбрец был! И главное – отменный моряк! Ну, спите: уже, наверное, четыре склянки пробило! – сказал, уходя, Веленбаков.

IV

После экзаменов возвращались из Адмиралтейств-коллегии гурьбой. Возбуждение еще не улеглось, говорили все вместе:

– Мне повезло – спросили то, что я хорошо знаю, – об исправлении румбов.

– А у меня – «Может ли корабль держаться в линии баталии, если повреждена фок-мачта?»

– Ясно, не может! Ведь поворотить-то нельзя!

– Я так и ответил.

– А как этот черт кривой, Кривцов, гонял по морской практике! – вспомнил кто-то. – «Что делать, ежели вдали от порта потерялись все мачты?»

– Это разве вопросы? Вот Феде Ушакову задали – тут, брат, задумаешься!

– Федюша, что спросили? – обратились товарищи к Ушакову, который, по обыкновению, шел молча.

– Да ничего особенного, – ответил Ушаков. – «Когда звезда Сириус восходит и заходит в одно время с солнцем на петербургском горизонте и в какой широте восходит вместе со звездою Капеллою?»

– Вот это вопросец!

– Феде такой и надо: он у нас крепкий! – хлопнул его по плечу Нерон Веленбаков.

Ушаков только улыбнулся.

– Братцы, а как Нерону-то нашему нонче досталось, – рассмеялся Голенкин. – У него, бедного, даже парик на ухо съехал.

– А что?

– Определить широту места.

– Что же в этом трудного?

– Да ведь находить-то ее надо по меридиональной высоте солнца, измерять квадрантом, а он – ни в зуб!

– Как же ты, Нероша, втянулся в гавань?

– Он не сробел. Я, говорит, в шести кампаниях на море служил. Тем только и спасся.

– Веленбаков – молодец: находчив. Расскажи, Нерон, как ты приставал на шлюпке к кораблю «Тверь», – напомнил Пустошкин.

– Да-а, было дело! – самодовольно улыбаясь, почесал затылок Нерон.

– А что? Расскажи, Нерон! – тормошили его со всех сторон.

– Собственно, не о чем рассказывать. Я пошел в первое плавание. Конечно, ничего еще не знал. В Архангельске отправляет меня капитан-лейтенант на шлюпке и говорит: «Подойди, говорит, к „Твери“, вахтенный передаст тебе пакет». А где она, эта «Тверь», черт знает. На рейде судов – пропасть. Я гляжу как баран на новые ворота. Капитан-лейтенант смекнул, что я не найду, и решил растолковать: «Да вот тот корабль, у которого спущенные бом-брам-стеньги». А я и этого – ни в зуб…

– Ах ты Нерон!

– И что же дальше?

– Отвалил я и спокойно говорю гребцам: «Давай, ребята, к тому кораблю, что со спущенными бом-брам-стеньгами!» Думаю: они-то уж наверняка знают! И не ошибся… В каждом деле главное – не робеть!

– А как сегодня Курганов показывает тебе карты и спрашивает: «Которая дередюксион?» А ты ему тянешь меркаторскую! – засмеялся Голенкин.

– Ну и что ж? Курганов мне: «Это не та!» А я: «Простите, мол, Николай Гаврилович, ошибся: действительно не та». Только и всего!

– И сколько же он тебе поставил? Поди, «необстоятельно»?