Читать книгу "Польша против СССР 1939-1950 - Елена Яковлева"

А теперь оставим в покое Желиговского и рассмотрим очередную польскую авантюру, ибо, как очень скоро выяснилось, от изящного «заглатывания» Вильно и его окрестностей чувство легкого территориально-исторического голода у новой Польши не ослабело. И, видимо, исходя из принципа «Польша везде там, где есть поляки», государство романтиков (если судить по классикам польской литературы), которое с извечным призывом «За вашу и нашу свободу» должно было прирастать и впредь, попыталось заодно откусить и часть Латвии. Забыв о том, что еще совсем недавно Латвия была верным союзником Польши в борьбе с Россией, польские «каталы» пустили в ход уже опробованную крапленую карту, а именно «вспомнили» о беззащитных поляках, белорусах-католиках и латгальцах, чересполосно проживавших в районе от бывшего Двинска (Даугавпилса) до Белоруссии. Но наученные горьким опытом соседей латыши уступать не захотели, да и поляков на спорных территориях было все-таки маловато. Так что по зрелому размышлению «романтики» ограничились отступными, стребовав с независимой Латвии для своих небедных соплеменников кругленькую сумму в качестве компенсации за земельные наделы, конфискованные у 130 польских землевладельцев во время земельной реформы 1920 г. На том пока и остановились. Вот только успокоились ли? Вторая мировая показала, что нет.

Впрочем, до Второй мировой оставались еще почти двадцать лет мирной жизни, которые Польша употребила во благо своих граждан. И не беда, что это благо зиждилось на ущемлении прав не относящихся к ней народов. Ведь правда всегда на стороне победителей. Особенно когда они за свои ратные подвиги получают землю в качестве военных поселенцев, а следовательно, и возможность обеспечить безбедное существование себе и своей семье. Что же то тех, кто проживал на этой земле раньше, в частности украинцев и белорусов, то ничего, потеснятся как побежденные, таков их удел.

Отдельный разговор — захваченные в ходе «освободительных» походов на восток советские военнопленные, а их число на территории Польши, по разным данным, составляло от 150 до 170 тыс. человек, а также военнослужащие белых частей. С точки зрения поляков, какой-либо разницы между ними не существовало, для них они были русские, а значит, исконные враги. Из попавших в плен красноармейцев 70 тысяч погибли от голода и болезней в лагерях молодого польского государства, по утверждениям польских же историков, уже тогда стремившегося к построению подлинной демократии. Хотя чему тут удивляться, если издавна культивировавшаяся в польском обществе неприязнь к России как к главному врагу Польши переросла в активную, ничем не прикрытую ненависть ко всем русским без разбору. Неважно, кем они были, пленными красноармейцами или интернированными белыми казаками. Красноречивое свидетельство тому можно найти в журнале «Родина». Вот воспоминания одной из прибывших из польского плена (лагерь Брест-Литовск) в марте 1920 г.: «Комендант обратился к нам с речью: "Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас — хорошо, мы дадим вам земли. Убивать я вас не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете". 13 дней мы хлеба не получали, на 14-й день, это было в конце августа, мы получили около 4 фунтов хлеба, но очень гнилого, заплесневелого... Больных не лечили, и они умирали десятками... В сентябре 1919 г. умирало до 180 человек в день»[6].

Так поступали с красными, представителями армии Советов, которая в сознании польской военной и политической элиты была нечем иным, как армией быдла, и человеческого отношения не заслуживала по определению. Ничуть не лучше, а порой даже и хуже — с белыми. В том же номере журнала «Родина» имеются сведения о тяжелой участи интернированных деникинцев, а они были отвратительны не только своей русскостью как таковой, но и тем, что в отличие от большевиков не признавали самого факта отделения Польши от России.

Ушедшие из Одессы в начале 1920 г. под натиском красных войска генерала Бредова решили двигаться на соединение с поляками. При этом участник этих событий генерал Штейфон писал, что о поляках белые не имели никаких сведений, за исключением того, что Польша тоже воюет с Совдепией[7]. Надо признать, что поначалу поляки отнеслись к прибывшим белым войскам неплохо и даже как будто шли переговоры о выделении им участка фронта для ведения совместных боевых действий против красных. Но так было лишь до тех пор, пока ситуация на фронте складывалась в пользу красных. Впоследствии бредовцы были интернированы с условием временного пребывания на территории Польши до возвращения к Деникину при условии сдачи оружия и обозов. Но как только они сдали оружие, их тотчас же загнали в лагеря для интернированных, которые по сути являлись концлагерями. Не в счет было и то, что еще совсем недавно Деникин содействовал отправке в Польшу бригады Зелинского, сформированной на юге России из польских беженцев, и возвращению тех же самых беженцев на родину.

Когда же положение на фронте изменилось в пользу начавших наступление польских войск, бредовцы и вовсе превратились в глазах поляков в ненужную обузу. Со всеми вытекающими последствиями. Материальная помощь с Запада, который формально являлся союзником белых, до лагерей, в которых находились военнопленные, не доходила. Содержались они в совершенно неприспособленных зданиях с окнами без стекол, где им приходилось спать прямо на земле, переносить издевательства и избиения. Случалось, что по баракам стреляли, видно, кипела душа у храбрых польских охранников от одной мысли, что русские, пусть и пленные, топчут священную польскую землю. Адъютант генерала Бредова Циммерман впоследствии вспоминал: «Один из полковников, заведовавших лагерями, в резкой форме спросил меня: понимаю ли я, что я нахожусь в пределах польского государства и что обращения к иностранным военным миссиям совершенно неуместны и могут лишь иметь отрицательные последствия... В военном министерстве сидели почти исключительно "пилсудчики", относившиеся к нам с нескрываемой злобой... Они ненавидели старую Россию, а в нас видели остатки этой России...»[8] О том же писал и генерал Промптов: «Полгода войска и беженцы протомились в польских лагерях за проволокой, без денег, в одежде и обуви, пришедших в негодность, на крайне скудном пайке... Отношение поляков, чрезвычайно любезное, предупредительное и заискивающее поначалу, пока мы были вооружены и представляли силу, сменилось недоброжелательностью и презрением после того, как мы сели за проволку». Неудивительно, что в свете этих мрачных обстоятельств, крокодиловы слезы, проливаемые ныне польской стороной по поводу горькой участи соотечественников, попавших в советские лагеря в 1939 г., вызывают сочувствие далеко не у каждого. Что делать, шановни панове, как аукнется, так и откликнется.

Впрочем, панове, кажется, никогда и не скрывали, что в данном вопросе руководствоваться общепринятой логикой они не собираются и вовсю оперируют навязшими в зубах двойными стандартами. А потому рассуждают, видимо, следующим образом: как можно сравнивать заморенных голодом красноармейцев с польскими офицерами, если первые ничтожные лапотники, а вторые цвет нации? Кстати, по крайней мере в частных беседах подобную точку зрения автору слышать приходилось. Но и это еще не все. Ибо существует еще одна не менее научно-фантастическая версия, в соответствии с которой межвоенная Польша, захватывая чужие земли и гноя в лагерях сотни тысяч военнопленных, на самом-то деле спасала Европу от большевизма. Вставала, так сказать, живым щитом на пути у чуждых цивилизации бесчисленных орд. Понятно, что полякам сознание своего исторического «величия» — словно бальзам на душу, вот только известен ли спасенной Европе сам факт спасения, доселе неведомо.