Читать книгу "Пассажир своей судьбы - Альбина Нури"

Люди шли по улицам, переходили через дороги, ныряли в подземные переходы. Они спешили, были заняты – их ждали дела, а меня здесь уже ничего не держало. Город отталкивал меня, отторгал, выдавливал из себя, и это причиняло боль. Мне казалось, я только в эти минуты по-настоящему увидел его, разглядел, впустил в сердце.

Казани больше тысячи лет, и мне вдруг показалось, что за всю эту тысячу не было здесь человека, который был так растерян, как я сейчас. В одном мать точно права: я хотел того, чего мне почти наверняка не получить. А принять то, что имею, не мог.

Впрочем, с этим я уже свыкся. Прислушавшись к себе, понял, что чувствую себя так паршиво в основном потому, что плохо расстался с матерью. Вроде и не поругались – хуже бывало. Но ее стойкое нежелание отпускать меня угнетало. Поневоле начинаешь сомневаться: а туда ли я еду? Оно мне точно надо?

Раньше думалось, что стоит мне вырваться из-под ее опеки, как я испытаю невиданное облегчение. Меня выводили из себя нравоучения, нотации и бесконечные придирки: не то сказал, не туда положил, не вовремя вернулся. Количество «не» зашкаливало! Неумеха, недотепа, невежливый, невнимательный, неаккуратный и прочая, и прочая. На ближайшие три месяца (а может, и на больший срок) я избавлен от этого давления, так где же она – легкость?

На вокзал я примчался, как говорится, впритык, за несколько минут до отправления поезда. Длинная толстобрюхая зеленая змея замерла у перрона, и люди с тюками и чемоданами загружались в ее чрево. Мой вагон – четырнадцатый, ближе к хвосту.

Пробегая мимо скамеек на перроне, я обратил внимание на надпись на одной из них, надпись гласила: «Любовь моя Владик». Некоторые люди не могут спокойно пройти мимо любой мало-мальски подходящей поверхности, чтобы не оставить автограф. Я где-то читал, что это тяга к увековечиванию себя, желание оставить хоть какой-то след. Интересно, когда писали «Владик», что имели в виду – парня с таким именем или город Владивосток?

На перроне стояла проводница, невысокая полная женщина с шапкой мелких кудряшек, выкрашенных в красно-коричневый цвет. Круглое лицо было усыпано коричневыми веснушками. Я подал ей билет, она чиркнула по мне усталым равнодушным взглядом и пропустила в вагон. Водка осталась со мной: никто не собирался устраивать обыск.

Я поднялся по железным ступенькам и, уже стоя в тамбуре, обернулся. На секунду мне показалось, что в толпе провожающих мелькнуло лицо матери. Я начал приглядываться, стараясь отыскать ее, но безуспешно: мешали чужие плечи, головы, руки.

«Да не она это. Откуда ей тут взяться?»

– Молодой человек, вы долго будете стоять? – нетерпеливо проговорила какая-то женщина. Из-за меня она не могла пройти в вагон и сердито топталась на месте.

В моем купе уже был пассажир.

Прежде мне было некогда задумываться о том, кем окажутся попутчики, но, открывая сейчас раздвижную дверь, я запоздало обеспокоился этим вопросом.

Вдруг моим соседом окажется быдловатый мужик, тупой качок или классическая «я же мать» с круглосуточно орущим, избалованным отпрыском? Или вредная бабка, которая невзлюбит меня с первого взгляда и примется выносить мозг? Или…

– Я Костя, – сказал сидящий у окна парень в синей футболке. Он был примерно моего возраста и совсем никакой не качок: щуплый, невысокий, узкоплечий. Лицо открытое, располагающее – надеюсь, мы поладим.

Завидую я таким общительным: видит человека впервые в жизни – и никакого стеснения. Улыбается, руку тянет. Лишь бы только не болтал без умолку.

– Далеко едешь? – спросил Костя.

– До конечной.

– Я до Тюмени.

У меня нижняя полка, у него, как выяснилось, верхняя, надо мной.

– Ничего, если я у тебя внизу посижу?

– Сиди.

Дверь отъехала в сторону, и в купе вошел коротко стриженный мужчина угрюмого вида. Я вздрогнул: мужчина был похож на одного преподавателя из универа, который срезал меня на экзамене с особенным сладострастием. Мгновением позже я понял, что это не Расимов, но инстинктивная неприязнь, зародившись во мне, никуда не делась.

«Расимов» молча сунул нам для приветствия сухую широкую ладонь, забросил свои вещи в ящик под полкой и тут же вышел в коридор.

Что-то мне сегодня все чудится: то мать, то препод. Так все-таки она это была или нет? Вытащив из кармана телефон, я набрал ее номер. Сразу надо было позвонить, и почему раньше в голову не пришло? Но мобильный матери оказался выключен.

– Меня моя тоже не проводила, – сочувствующим тоном сказал Костя.

Он сидел, свесив руки между колен, и следил за моими манипуляциями с телефоном.

– Кто? – не понял я, на секунду удивившись, откуда он знает про Нелю, и едва не пустившись в объяснения, что между нами все кончилось еще до того, как я купил билет. – А, нет, это не девушка. Я матери звонил. То есть хотел позвонить.

Она это была или нет, теперь уже было не важно: поезд дернулся, закряхтел и медленно пополз вдоль перрона. Провожающие дружно нацепили натужные зубастые улыбки, принялись кивать и махать руками.

Женщина с трагическим лицом говорила что-то, широко разевая рот и тряся головой.

Маленькая девочка с торчащими в разные стороны короткими хвостиками побежала за поездом, мать ринулась следом, схватила ее за руку.

Мне до конца не верилось, что я все-таки уеду, пока поезд не тронулся с места. Казалось, кто-то меня остановит, что-то пойдет не так, и придется с побитым видом вернуться домой. Однако сбылось, исполнилось.

– Поехали! – жизнерадостно сказал Костя.

А у меня на душе вдруг стало так гадко, так неудержимо потянуло обратно, что захотелось выпрыгнуть в окно, и черт с ним, с Улемово. Удачная идея съездить к отцу, повидаться с ним, а заодно придумать, что делать дальше, показалась претенциозной, глупой и мелодраматичной.

Мне никогда не приходилось так далеко ездить – тем более одному. Да и вообще мало где приходилось бывать. Когда был маленьким, ездил с матерью в Сочи и Геленджик. После выпускного мы с одноклассниками скатали в Питер. В Москве пару раз был – опять же с матерью, а еще ездил к ее двоюродной сестре в Воронеж. А теперь вот еду туда, где меня, в общем-то, никто не ждет.

Отец – а что отец? Жил же он без меня все эти годы, не кашлял. А тут вдруг я свалюсь ему на голову.

Поезд набирал ход. Осталось позади красное здание вокзала – красивое, немного вычурное, постройки позапрошлого века. Промелькнули замершие в ожидании вагоны на запасных путях, фигурки путевых рабочих в ярких жилетах, какие-то серые, унылого вида постройки. Казань удалялась от меня все дальше, выпрыгивать из вагона уже бесполезно.

Было жарко, и Костя приоткрыл окно. От ветра волосы его вздыбились, как панковский гребень.

В купе вернулся «Расимов». Уселся напротив нас, уставился в окошко. Четвертое место пока пустовало.