Читать книгу "Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида - Эмилия Руэте"

Некоторые из моих старших братьев и сестер по возрасту годились мне в деды и бабки, а у одной из моих сестер был сын с седой бородой. В нашем доме не оказывали предпочтения сыновьям перед дочерьми, как воображают немцы. Я не знаю ни одного случая, когда отец или мать заботились бы о сыне больше, чем о дочери, только потому, что он – сын. Это ошибочное мнение. Хотя закон дает детям мужского пола некоторые привилегии и преимущества, например при распределении наследства, в доме обращаются с детьми одинаково. Вполне естественно и очень по-человечески, что иногда одного ребенка предпочитают другому, и в Германии, и в далекой южной стране, хотя это предпочтение может не быть явным. Так было и у моего отца, только по воле случая его любимыми детьми были не мальчики, а две из моих сестер – Шарифе и Холе. Однажды мой младший брат-непоседа Хамдан – нам обоим тогда было около девяти лет – случайно попал мне в бок стрелой. Правда, не причинив мне большого вреда. Когда об этом деле стало известно моему отцу, он сказал: «Салама, пришли Хамдана сюда» – и так отругал моего обидчика, что у того потом много дней не проходил звон в ушах.

Самым приятным местом в Бет-иль-Мтони было бенджиле – большая круглая открытая постройка поблизости от моря, перед главным зданием; в ней можно было бы устраивать балы, если бы у нашего народа был такой обычай. Это бенджиле было немного похоже на карусель, потому что его крыша тоже была круглой. Крыша в форме шатра, пол и балюстрады – все это было из окрашенного дерева. Здесь мой дорогой отец имел обыкновение часами ходить вперед и назад, склонив голову и погрузившись в глубокие размышления. Он немного прихрамывал: во время одного из сражений пуля попала ему в бедро, осталась там навсегда, мешала ему ходить и иногда причиняла боль. По всему бенджиле были расставлены плетенные из тростника стулья – их было очень много, я уверена, что несколько дюжин, – но, кроме них и огромного телескопа, которым могли пользоваться все, там не было ничего. Вид с этой нашей круглой смотровой площадки был великолепный. Султан имел привычку два или три раза в день пить там кофе с Аззой бинт-Сеф и всеми своими взрослыми отпрысками. Любой, кто хотел поговорить с моим отцом наедине, мог в определенные часы найти его в этом месте. Напротив бенджиле круглый год стоял на якоре военный корабль «Иль-Рамани», задачей которого было каждый день будить нас выстрелом из пушки в месяц поста и поставлять гребцов на шлюпки, которыми мы очень часто пользовались. Перед бенджиле стояла высокая мачта для поднятия сигнальных флажков, означавших приказ нужным шлюпкам и матросам прибыть к берегу.

Что касается нашей кухни, то и в Бет-иль-Мтони, и в Бет-иль-Сахель преобладали арабские и персидские, а также турецкие кушанья, потому что в обоих жилищах жили люди разных рас. Среди них были в полной мере представлены и чарующая красота, и другая крайность. Нам была разрешена только арабская одежда, а чернокожие носили одежду народа суахили. Если черкешенка приезжала в своей развевающейся одежде или абиссинка в своих причудливых драпировках, и та и другая были обязаны в течение трех дней сменить одежду. Так же как в Германии каждая приличная женщина считает обязательными дополнениями к одежде шляпу и перчатки, на Востоке совершенно необходимо носить украшения. Это требование так строго, что украшения можно увидеть даже на нищенках, когда те просят подаяние.

В своем занзибарском дворце и в своем оманском дворце, который находился в Маскате, мой отец имел сокровищницы, полные испанских золотых монет, английских гиней и французских луидоров, но там были также все виды ювелирных и подобных им драгоценных женских украшений, от простейших безделушек до диадем, украшенных алмазами; все это было приобретено для того, чтобы быть подаренным. Каждый раз, когда в семье случалось прибавление благодаря покупке еще одной младшей жены или – очень часто – рождению нового принца или принцессы, дверь сокровищницы открывалась, чтобы новый член семьи мог получить достойные дары соответственно его или ее званию и положению. Если рождался ребенок, султан обычно посещал мать и малыша на седьмой день после рождения и тогда приносил украшения для младенца. Новоприбывшая младшая жена также получала в подарок подходящие для нее драгоценности вскоре после того, как ее покупали, и тогда же главный евнух назначал ей слуг из числа дворцовой прислуги.

Хотя сам отец жил очень просто, он был требовательным к своим домашним. Никто из нас – начиная самым старшим из детей и кончая самым младшим евнухом – не должен был появляться перед ним иначе чем в полном наряде. Мы, маленькие девочки, заплетали свои волосы во множество тонких косичек, которых иногда бывало целых двадцать. Их концы связывались вместе, и из середины свисало на спину массивное золотое украшение. Или же к каждой косичке подвешивалась маленькая золотая медаль с благочестивой надписью; эта прическа была гораздо привлекательнее. Когда мы ложились спать, с нас снимали только эти украшения, а утром надевали их снова. Пока мы, девочки, не выросли настолько, чтобы ходить под покрывалом, мы носили челки – такие, какие сейчас модны в Германии. Однажды утром я тайком убежала, не позволив причесать свою челку, и пошла к отцу за французскими леденцами, которые он каждое утро давал своим детям. Но вместо того чтобы получить ожидаемые сладости, я была выведена из комнаты оттого, что пришла не полностью готовой к выходу, и слуга отвел меня обратно на то место, с которого я сбежала. С тех пор я очень следила за тем, чтобы никогда не появляться на глазах у отца не будучи при полном параде.

Близкими подругами моей матери считались две из младших жен, которые были, как и она, черкешенками и привезены из того же округа, что и она. А у одной из этих моих черкесских мачех были двое детей, дочь Хадуджи и сын Маджид, младше дочери. Их мать договорилась с моей, что та, которая переживет другую, будет заботиться о детях обеих. Но когда Хадуджи и Маджид похоронили свою мать, они были уже достаточно взрослыми, чтобы обойтись без помощи моей. В нашей семье мальчики обычно оставались под опекой матери до восемнадцати или двадцати лет, а когда принц достигал этого возраста, то объявляли, что он стал совершеннолетним, то есть его официальное совершеннолетие наступало раньше или позже, в зависимости от того, хорошо или плохо он себя вел. После этого он считался взрослым, чего на Занзибаре желают так же горячо, как в любой другой стране. Тогда же ему преподносят в дар дом, слуг, лошадей и прочее, не считая щедрого денежного содержания, которое выплачивают раз в месяц.

Так и мой брат Маджид достиг совершеннолетия, которое заслужил больше своим характером, чем возрастом. Он был сама скромность и покорил все сердца своими очаровательными манерами и обаянием. Ни одной недели не проходило без того, чтобы он не приехал на коне в Бет-иль-Мтони (он так же, как его покойная мать, жил в Бет-иль-Сахеле). Хотя он был старше меня примерно на двенадцать лет, он играл со мной так, словно мы были ровесниками.

Однажды он приехал с радостным известием, что отец объявил его совершеннолетним, дал ему независимое положение и предоставил собственный дом. И Маджид стал очень настойчиво упрашивать мою мать переехать вместе со мной жить к нему, на новое место. Сообщение об этом же прислала и Хадуджи. На эту горячую просьбу моя мать возразила, что не может ответить «да» без согласия султана, и сказала, что сперва должна посоветоваться с ним, что же касается ее самой, она бы охотно стала жить у Маджида и Хадуджи, если они этого желают. Но Маджид предложил моей матери избавить ее от этой заботы: он сам попросит разрешения у султана. И действительно, на следующий день – случилось так, что мой отец был тогда в Бет-иль-Сахеле, – он принес нам такое желанное разрешение. Так было принято решение о нашем переезде. После долгого разговора моей матери с Маджидом наш отъезд был отложен на несколько дней, чтобы за это время он и Хадуджи успели сделать все необходимые приготовления.