Читать книгу "Наваринское сражение. Битва трех адмиралов - Владимир Шигин"

Матросы лазаревские на слова такие обижались:

– Вот ты, душа плотницкая, топориком постукал и к бабе своей под бок на печь, а нам на кораблике, тобою кое-как сделанном, по окиянам плысть! Так неужто ты, душа окаянная, хочешь, чтоб кораблик твой от волны рассыпался, а наши бабы вдовами стали?

– Ладно вам! – махали рукавицами плотники да конопатчики соломбальские. – Мы свое дело без вас знаем. Наши кораблики хоть семь окиянов проплывут, и ничего им не станет!

Вечерами офицеры собирались у гостеприимного Миши Рейнеке. «Крейсерцы» вспоминали о недавнем кругосветном плавании, Рейнеке рассказывал о Беломорье…

Разговоры заводил обычно розовощекий Ефимий Путятин. Обпившись чаю и вытирая полотенцем вспотевший лоб, он важно начинал:

– А помните, господа, бурю на траверзе Сан-Франциско? Когда мы штормовали без малого две недели. Могу вам задним числом нонче сознаться, уж на что я крепок и стоек, но и то мысленно тогда со всеми домашними распрощался!

Павел Нахимов, рыжий и ироничный, улыбаясь, кивал:

– Помним, помним, Ефимушка, как ты царю морскому «ура» кричал, Михайле Петровичу весь сюртук обрызгать изволил!

– Ну, это с кем не бывает, – супился Путятин. – Поди разбери, куда обед из себя выбрасывать, когда такая круговерть вокруг!

– Господа! Господа! А помните, как в порту Дервентском, по джунглиям гулявши, мы заблудились, а дохтор Алиман, испугавшись, плакал и просил не бросать его на съеденье тамошним зверям! – скороговоркой закричал со своего места наивно-простодушный Саша Домашенко. – Вот смеху-то было!

– Положим, смеху было, когда из чащоб тех нас туземец местный вывел, а до того что-то не припомню, чтобы кто-то хохотал! – вставил со своего места Иван Бутенев, серьезный и рассудительный.

…Гуляя вечерами по дощатым архангельским тротуарам, Нахимов с Рейнеке вспоминали Морской корпус и однокашников.

– А что, Павлуша, нынче с Завалишиным? – спрашивал Нахимова Рейнеке. – А то здесь о нем разное болтают…

– Митрий нынче в крепости Петропавловской сидит за участие в обществе преступном рылеевском. Мы еще на «Крейсере» в Новоархангельске стояли, как туда пришел именной указ немедленно отправить его в Петербург. Так на попутном компанейском карбасе и уплыл. Сколько ни спрашивали, за что, так ничего не сказал.

– Ну а Володьку Даля встречал ли в столице?

– Виделся пару раз после возвращения с морей. Даль нынче докторством практикует, да еще говорит, что на досуге словесностью баловаться начал, поговорки да прибаутки деревенские записывает.

– Вот как жизнь нас, Павлуша, раскидывает, – вздохнул Рейнеке. – Кому море, кому словесность, а иным и острог!

Вскоре главный командир архангельского порта вице-адмирал Миницкий вызвал к себе Лазарева и командира второго достраивавшегося корабля капитана 2-го ранга Иосифа Свинкина.

– Его императорское величество милостиво соизволил дать наименование вашим кораблям, – торжественно объявил он. – Отныне корабль, где капитанствует Михаил Петрович, следует именовать «Азовом», а тот, где Иосиф Иваныч, – «Иезекилем». Объявите о том командам и примите мои поздравления!

В тот день обе команды от работ были освобождены. Матросам Миницкий от порта выкатил несколько бочек вина, а офицеры обоих «новопоименнованных» кораблей прочно засели в местной ресторации. До глубокой ночи оттуда доносились возбужденные голоса:

– Офицеры «Иезекиля» презентуют азовскому столу ящик шампанского!

– «Азовцы» отвечают с «Иезекиля» двумя!

В марте оба корабля были освящены и спущены на воду, довооружены и сделали по нескольку пробных выходов в море. Пополнились и команды. Еще одна партия офицеров прибыла из Кронштадта, а матросами укомплектовались из здешнего экипажа.

Затем, когда оба командира доложили главному командиру порта о готовности к плаванию, Миницкий зачитал им приказ Моллера об образовании особого отдельного отряда кораблей, переходящих из Архангельска в Кронштадт. В отряд помимо «Азова» и «Иезекиля» вошел и 24-пушечный шлюп «Спокойный», доставивший прошлым летом в Архангельск артиллерийские стволы для строящихся кораблей. Начальником отряда был определен Лазарев.

Когда командиры вышли из конторы командира порта, седой Свинкин, помнивший еще далекие и славные екатерининские времена, с сожалением сказал:

– Ну вот, вы, Михаил Петрович, и обходите нас, стариков!

Неловко почувствовавший себя Лазарев лишь развел руками:

– Не от меня то зависит, Иосиф Иваныч, а что назначили меня, там им, на паркетах, виднее, кого из нас куда распихивать!

– Да нет, – усмехнулся сквозь редкие усы Свинкин. – Я на вас не в обиде, а на переходе за меня не волнуйтесь – старый конь борозды не портит!

Перед выходом в море простились и Нахимов с Рейнеке.

– Искренне завидую тебе, Павлуша! Большому кораблю – большое плавание! – обнял друга Рейнеке.

– Твое дело, Миша, тоже не из последних. Я ж твердо обещаю тебе, что обо всех событиях моей жизни и службы непременно буду тебя извещать!

5 августа 1826 года 74-пушечные корабли «Азов» и «Иезекиль» в сопровождении 24-пушечного шлюпа «Спокойный» вышли на бар, а затем, вступив под паруса, взяли курс на неблизкий Кронштадт.

Частые штили и тихие переменные ветра почти на две недели задержали отряд в Белом море, затем начались шторма. В целом плавание, однако, прошло без особых происшествий, если не считать, что «Иезекиль» потерял в шторм шлюпку и трех человек, а на «Азове» при свежем ветре переломилась грот-марса-рея.

Первые дни команды питались припасенным свежим мясом и зеленью, затем, как всегда, с сожалением перешли на солонину и кислую капусту. В достатке было и столь любезной матросскому сердцу сушеной трески.

Много занимались различными доделками. Соблюдая осторожность, «обкуривали» огнем трюм, выгоняя сырость еще мокрого дерева. Играли учения парусные и артиллерийские, кладя в стволы пороху четвертую долю против ядра.

Из письма П.С. Нахимова М.Ф. Рейнеке: «…Кампания наша началась довольно неприятно; мы вытерпели на море жесткий шторм от NW, так что нижние реи были спущены… Под парусами ничего не случилось примечательного, кроме того, что мы потеряли грот-марса-рей и презабавно – в бомбрамсельный ветер, без волнения, днем; никто не знает истинной причины… Выхожу я с седьмого до первого на вахту сменить Шемана, спрашиваю, что сдачи. Он говорит, что шлюп отстает и он, по приказанию капитана, взял первый риф. Марса-фал был не очень туго поднят, я спрашиваю: больше ничего? В это время сломился грот-марса-рей. “А вот вам еще сдача!” – отвечает он. Но это послужило в пользу нашей дурной команде. Ветер вдруг начал свежеть и скоро вогнал во все рифы, так что развело порядочное волнение. Однако ж мы довольно скоро исправили свое повреждение. В Шкагераке прихватил нас крепкий NW, мы зашли в Винго, и я оттуда успел съездить в Готеборг; поступил там не хуже, чем в Лондоне, то есть – издержал много денег. Не знаю, жалеть ли об них? Мне кажется, каждый морской офицер обязан поступать таким образом. Пробывши долгое время в море в беспрестанной деятельности, можно ли, ступивши на берег, отказать себе в чем-нибудь, что доставляет удовольствие? В Копенгагене за противным ветром простояли три дня. В Кронштадт пришли 19 сентября… Вообще, кампания наша кончилась очень приятно, не было никаких неудовольствий, и офицеры между собой были очень согласны. Надо послушать, любезный Миша, как все относятся об капитане, как все его любят! Право, такого капитана русский флот не имел, и ты на будущий год без всяких отговорок изволь переходить к нам в экипаж, и тогда с удовольствием моим ничто не в состоянии будет сравниться! Прощай».