Читать книгу "Картонное Небо. Исповедь церковного бунтаря - Станислав Сенькин"

Психика человека так устроена, что страх смерти заглушается ощущением непрерывности жизни. Когда ум говорит сердцу – «мы умрём», оно всегда отвечает – «не может этого быть». Человек знает, что умрёт, но не хочет верить этому. И это «не хочет» лежит в основе всех религий. Атеистические учителя и детские политизированные книги предупреждали, что на этом самом «не хочет» издавна паразитируют могущественные жреческие кланы, у которых одна задача – опутать человека обязанностями, поработить страхами. Поэтому лучше быть честным и без надежды, чем в сетях манипуляций. Однако они принуждали всех к такой честности от самого рождения, «крестя», как в православной России, ещё в детстве в вечную смерть. Атеизм обычно позиционируется его сторонниками как взрослое принятие идеи смерти, как чёткое непротиворечивое мировоззрение. Это «взрослое принятие» по сути является травматическим переживанием, которое вовсе не освобождает, а если брать всё общество – является жёсткой формой государственного террора.

Россия на самом деле – страна пустых озер, на дне одного из них таится сокровенный град Китеж. Все остальное здесь, в России, наносное, чужое, заимствованное. Кто мы такие? – племена с болот и озёр, которым огнем и мечом навязали греческую веру. Да и раньше, в дохристианскую эпоху, все эти литовские Перуны и индоиранские Хорсы и Семарглы – тоже не наше, тоже заимствованное, поэтому народ сравнительно легко воспринял реформу Владимира. Народ без души. Посмотри внимательно в мои глаза – ты увидишь, как там пусто. Недаром Аввакума сожгли в Пустозерске.

Надежда – это правильно. Это и есть призрак града Китежа, сияющего на дне самого глубокого озера. После своего беспоповского крещения мне уже не обязательно было вечно умирать и жить так, чтобы не было «мучительно больно». Можно было просто жить и радоваться жизни. В догматику и богословие я не вдавался, довольно было ощущения возможности вечной жизни. Хорошо помню, как люди буквально ломанулись куда попало из страшной чёрной комнаты атеизма, заряжая воду перед телевизором и скупая на книжных развалах брошюры о магии и спиритизме. Этот безрассудно вырвавшийся пар говорит о довольно жёстком психологическом давлении внутри самого советского атеистического общества. И это был 1989 год – банки перед телевизором заряжали ещё в атеистическом СССР. И Кашпировский тогда же лечит посредством телевизора энурез. В этом же году на волне массового увлечения мистикой Госкомитет по делам изобретений и открытий даже выдал Джуне Давиташвили авторское свидетельство на целительство «бесконтактным массажем». Народ страны нуждался в коллективной психотерапии…

Но вернусь к своей мини-биографии. Настоящий жизненный опыт я начал набирать в церкви и монастыре. Всё, что было «до», я с помощью покаяния выбросил на помойку. Учили в детстве не любить Рейгана, потом, оказывается, нужно было стать толерантней, а потом и вовсе сдаться – под звон стаканов со спиртом «Рояль». Мировоззренческая парадигма общества менялась слишком часто, мне нужно было устойчивое мировоззрение, которое я нашел в нашей традиционной религии. Тогда вера была не то что сейчас: многие уходили в религию искренне и пытались жить по евангельским заповедям.

В монастырях я провел в общей сложности восемь лет. Мой путь чернеца прошел через несколько обителей и в нескольких странах. Последние три года своего подвижнического пути я жил на знаменитой святой горе Афон – единственном месте на Земле, куда не ступает нога женщины. По иронии судьбы такая нетолерантность сохранилась в Евросоюзе – Греции.

– Почему ушёл? – Этот вопрос мне задавали довольно часто. Ответ на него у меня есть. Ушёл потому, что не захотел дальше так жить. Добровольная тюрьма нехороша сама по себе, а пребывание в ней имеет цель – освободиться от мира и стать бесстрастным. Не обретал я там ни покоя, ни радости. Не видел образцов, на кого хотел бы быть похожим. Всегда хотел на свободу, но всё ждал, когда в согласии со святыми отцами откроются «внутренняя сердца». Не дождался, ушёл. Не жалею. Правильно сделал. Некоторые называют меня расстригой, но я никогда не принимал ни монашеских обетов, ни иноческого пострига. И даже официально не был послушником на Афоне, числясь там скромным трудником, хоть и с правом ношения подрясника. Не стремился я и в священство, как некоторые мои критики, быстро напялившие епитрахиль, как будто не успеют на тот свет, а сейчас играющие в запрещённых либеральных священников, что является ещё худшим лицемерием, чем их унылое пребывание в системе.

Когда спрашивают – есть ли духовность в современном мире? – обычно отвечаю, что нет, от слова совсем. Духовность – это шахта, в которой подвижники добывают экзистенциальный смысл, делясь им с окружающими. Смысл этот – самое главное, за что идёт борьба. Люди живут в городах зимой и греются, не замечая отопительной инфраструктуры и всего, что за этим стоит, так же и обыватель греется добытым другими смыслом, не понимая, насколько сложно добыть этот, казалось бы, доступный всем смысл. Но борьба идёт, и те, кто понимает, ищут и пока находят.

Весь настоящий смысл в церкви не имеет отношения к самой современной церкви. Смысл этот из каких-то других шахт – церковного прошлого, психологии и даже иных духовных традиций, но современная церковная духовность является мертвородящей. Это что-то среднее между энергетиком «Burn» и гербалайфом. Человеку предлагается сомнительное духовное здоровье и немного мотивации для движения. Естественно, легче получить эту «духовность» за деньги, поскольку современная духовность – это товар. Больше денег – больше духовности. Но если говорить о настоящем экзистенциальном опыте, то он демократичен и распространяется посредством издательской деятельности и организации лекций. Но духовностью этот смысл-товар тоже не является.

Настоящая духовность всегда разделяет, отлепляет, преобразует и мобилизует. Духовность – не костыль, а преображающий свет. Не псевдопреображающее кривляние религиозных людей, а настоящее, что ни с чем не спутаешь.

Откуда же появился греющий страну смысл – если его, по моим словам, давно нет? Революция в России прервала тысячелетнюю традицию, и средневековая духовность сохранилась в советский период в своего рода схронах и заповедниках. Эти схроны были вскрыты, и русских захлестнуло чувство мнимого богатства экзистенциального опыта. Но этот уголь отсырел и уже не греет душу, только коптит. Хотя эффект неожиданности ещё длится и доставляет. Но это ненадолго. Смысл добирается и от распаковки восточных традиций, ранее недоступных западному и российскому обывателю. Но эти колодцы не вечны, и смысла уже начинает категорически не хватать.

Своему времени – свои подвижники, добывающие смысл. Я тоже хотел в монастыре добывать смысл, но его было мало. Мы грелись у одиноких костров прошлого, но уже не согревались. Не хватало для того, чтобы остаться и продолжать этот путь. Не было ни учителей, ни поддержки свыше. Была скорбь и растущая бессмысленность. Некоторые монахи, что прожили по два десятка лет на Афоне, прямо говорили, что жить так – мучение, что ушли бы, но УЖЕ поздно. Время переработало их, лишило имущества в миру и здоровья. Кому они там нужны? А здесь есть койка и пайка.

Казалось бы, Афон – цветущий духовный рай в глазах православного туризма, а два десятилетия монашеской жизни в конечном итоге свелись к койке и пайке. Монаха, кто мне озвучил мотив «койки и пайки», звали Вонифатий. Родом с Донбасса, алкоголик. С глаз долой его отправили на скит Ксилургу. Выгнали бы, но за него просил донецкий старец Зосима из Святогорской лавры. У Зосимы были влиятельные украинские олигархи в чадах, и его слово было важно в монастыре. Вонифатия не выгоняли. Пил на Ксилургу, по пьяни любил сжигать мусор. Он вообще любил смотреть, как огонь поглощает древесину.