Читать книгу "Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер"

1. Вермахт носит оружие для немецкого народа. Он защищает Германский Рейх и Родину, сплоченный воедино в национал-социализме народ и его жизненное пространство. Основа его мощи лежит в славном прошлом, в немецкой народности, немецкой почве и немецком труде. Служба в Вермахте является почетным служением немецкому народу.

Честь солдата лежит в полной и беззаветной передаче своей личности народу вплоть до принесения ему в жертву своей жизни.

Высшим достоинством солдата является напористое мужество. Это требует жесткости и решительности. Трусость — это позор, нерешительность не подобает солдату.

Повиновение является основой Вермахта, доверие — это основа повиновения. Руководство личным составом основывается на удовольствии от взятия на себя ответственности, на лучших способностях и неустанной заботе.

Великие свершения в войне и мире могут происходить только в непоколебимом боевом единстве командиров и их войск.

Боевое единство требует товарищества. Товарищество доказывается прежде всего в лишениях и в опасности.

Выдержанный и скромный, прямой и искренний, богобоязненный и правдивый, тактичный и неподкупный, солдат должен быть образцом мужественной силы для всего народа. Только достижения оправдывают гордость.

Свою величайшую награду и величайшее счастье солдат находит в сознании радостно исполняемого долга. Характер и достижения являются критериями его пути и его ценности.

Эти «обязанности» восходят в своей сути к кайзеровской армии и, вероятно, к еще более старым уставам. Миллионы солдат в обеих мировых войнах старались следовать таким наставлениям. Во Второй мировой войне солдаты руководствовались этими положениями до самого горького конца. Теперешним поколениям это понять трудно. Но для меня и для моих товарищей, с готовностью, со всем идеализмом молодости подчинивших себя этим обязанностям, они были своего рода исповедованием веры.

В качестве примера превосходного качества и основательности пособия Риберта процитирую отрывок из раздела «Общие принципы казарменного общежития»:

Всякий, кто кричит, хохочет и затевает драки в жилых помещениях, нарушает порядок и дисциплину. Пристойное пение допустимо, если с этим согласны товарищи по казарме. Популярные песни, затасканные шлягеры и песни непристойного содержания не подходят для солдатского репертуара. В казарменном помещении, т. е. в доме солдата, должен всегда соблюдаться безукоризненный порядок и чистота. В отношениях между солдатами должен быть принят товарищеский тон, чтобы они могли уживаться друг с другом. Обед — это совместный прием пищи как по технической необходимости, так и по причинам военного порядка и развития товарищеских отношений. К столу солдат приходит с чистыми руками, чистыми ногтями и причесанными волосами. За столом он сидит прямо, не гремит посудой, ведет себя прилично и воздерживается от ненужной болтовни.

Можно привести еще много примеров. Но здесь надо понять, почему в наше время о Вермахте говорили как о «школе народа». В этой школе даже «простой человек из народа» учился многому из того, чего он не узнал ни от своих родителей, ни от своих учителей.

В конце 1986 г., через 45 лет, когда я читал письма, написанные мною из Сен-Авольда и Морхингена своей семье, я был поражен той бесстрастностью и отдаленностью, с которой я тогда относился к армейскому делу, хотя и находился в самой его гуще. Говоря по совести, я отмахнулся от всего. Необходимость извлекать тяжелые уроки, переносить неприятности и крайнюю усталость, временами просто испытывать чувство измотанности — все это никогда не было для меня слишком тяжелым. Во всяком случае, ни я, ни мои товарищи курсанты ни разу не «доводились до слез». Об этом однажды спросил нас полковой командир на одном из вечеров в офицерском клубе. Несомненно, он говорил исходя из своего опыта в кадетском корпусе. Конечно, кадеты кайзеровской армии, о которых рассказывались такие истории, были намного моложе. Для них серьезность военной службы начиналась, когда им было по десять лет.

В своем первом письме матери и сестрам я жаловался, что «у нас на самом деле очень мало времени» и что нас, курсантов, заставляют делать «самые невероятные вещи». Так, например, «вы не поверите», но дежурный унтер-офицер приказал мне заштопать его кожаные перчатки. Тем не менее я это сделал, к его полному удовлетворению. 4 августа мне пришлось отправиться в военный госпиталь в Мец на кардиологическое обследование, так как при первоначальном медицинском осмотре у меня была обнаружена «серьезная сердечная недостаточность». В Меце выснилось, что это был «слава Богу, совершенно ошибочный диагноз». В противном случае меня бы отправили домой, что было бы для меня большим разочарованием. Всего лишь через 10 дней после прибытия в часть у нас должны были начаться первые стрельбы.

«Потом было торжественное принятие присяги. Нарядов днем не было, и мы в первый раз вышли в город вместе с нашим унтер-офицером и обер-ефрейтором. Было хорошо. Мы объелись в кондитерской. По крайней мере, хоть один раз наелись. А так мы всегда голодные. Вчера получили расчетные книжки и личные медальоны». Отцу я писал 25 августа, что «сегодня нас выдернули из казармы, прогнали быстрым маршем с пулеметами и противогазами, а потом через стену высотой 2,5 метра». Но все же «я не дам себе сломаться, можешь не волноваться. В группе есть над чем посмеяться, и через все проходишь намного легче с юмором, чем с идеализмом».

4 сентября я писал матери о пребывании в лазарете. Причиной была ангина, от которой я много страдал в детстве. В этом письме я тосковал о своих днях в школе, но в следующем предложении писал, что «все мы действительно считаем, что у нас не было другой жизни, кроме той, которой мы живем сейчас в армии. Наша гражданская жизнь это только прекрасный сон. Мы счастливы и довольны». В письме к матери от 18 сентября я сообщал, что «за последние два дня мы совсем не отдыхали по ночам. Позавчера у нас были ночные учения до 00.30, затем в бомбоубежище до 2.30. Вчера опять был господский вечер, очень веселый, потом снова бомбоубежище до 2.00». «Такой господский вечер, — писал я, — был хорош как отдых, несмотря на тесноту пространства, особенно тесноту моего кителя. Я сидел за столом рядом с полковником, но, к счастью, он ушел около 22.00. Потом началось. К выпивке привыкаешь. Сегодня никаких тяжелых последствий».

В конце октября прибыли новобранцы 1922 г. рождения. Они были призваны в обычном порядке. Для нас, курсантов, которые уже прошли проверку, это означало, что мы достигли первого звания на служебной лестнице. Мы были назначены старшими по казарменному корпусу и по утрам исполняли обязанности инструкторов. Мои девять человек, все, кроме двоих, были деревенскими парнями из Силезии. В письме к матери от 18 октября я отвечал на ее вопрос по поводу того, как я себя чувствовал в должности старшего. «Очень хорошо писал я, наряды были простые, и нам не надо было выполнять никаких грязных работ. С другой стороны, у нас больше не осталось свободного времени для самих себя, особенно потому, что нам надо часто посещать офицерский клуб». Мы должны были ходить на офицерские вечера три раза в неделю, а также обедать в офицерском клубе по субботам и воскресеньям. Это был другой уровень общения. Среди офицеров, посещавших клуб, был ведущий баритон оперного театра Бреслау. Клубным оркестром дирижировал знаменитый скрипач этой же оперы.