Читать книгу "Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944 - Хассо Г. Стахов"

Лишь того нельзя ввести в заблуждение, кто обладает знаниями. Такой человек способен свободно давать оценку и действовать. Отсюда данный рассказ приобретает особую актуальность. Он проясняет небольшой отрезок из фазы современной истории, который не может забыть ни один из русских людей и который надеются забыть многие немцы. Речь идет не о толковании тонких ходов на шахматной доске стратегов, не о представлении высоких подвигов и чувств. Мною движет вопрос, что означали в той мрачной повседневной действительности, для такого большого числа людей, в те судьбоносные годы горы планов операций, протоколов, статистических данных, донесения об обстановке, успехах и потерях, аналитические данные, обвинения, оправдания, на основе которых сегодня мы пытаемся проследить события и историю. И почему эта история и сегодня все еще так сильно воздействует на мысли, чувства, поступки народов?

Ленинград, теперь вновь Санкт-Петербург, представляется наиболее подходящим в этом смысле городом, потому что он, как пишет философ Эрвин Шаргафф, наряду с Верденом, Сталинградом, Освенцимом, Дрезденом и Хиросимой, принадлежит к самым эпохальным символам нашего столетия. Но также и потому, что он наглядно показывает, что означал в то время второстепенный театр военных действий. Во всяком случае таким хотел его видеть Гитлер.

Этот рассказ возник из бесед с теми, кто пережил то время, из ответов на вопросы молодых людей, из архивных документов, хроник, дневников и, не в последнюю очередь, из собственного опыта. Возможно, он будет способствовать тому, что немцы и русские увидят друг друга в менее искаженном свете и что мы, наконец, начнем искать в большей степени не то, что нас разделяет, а вновь откроем то, что нас объединяет.

Март 2001 года

Хассо Г. Стахов

Первая глава

КРУИЗ — ПУТЕШЕСТВИЕ В ПАМЯТЬ

Лето 1929 года. Я стою на пляже. Вода окатывает пальцы моих ног. Это Балтийское море. Даже самая маленькая волна имеет свой гребень. Блестящие пузырьки скользят то вперед, то назад, а между ними попадаются крошечные угольки. Легкий прибой сгоняет хлопья пены, песок, белый и гладкий. Я глубоко вдыхаю запах соли, морских водорослей и рыбы, морского такелажа, смолы и подсолнечного масла.

— Ты, мальчик, рожденный в Померании, — говорит дедушка. — Родом ты из Штеттина. Пляж, на котором ты стоишь, это часть померанского побережья. Там, на той стороне, за кромкой, где сливается небо с водой, лежит остров Борнхольм. Он принадлежит датчанам, — говорит дедушка. — Мы, померанцы, были и датчанами. За ним находится шведское побережье. Шведами мы были тоже. Сзади нас, далеко за дюнами, расположена Марка Бранденбург (бывшее княжество, затем основное ядро Пруссии. — Ю. Л.). Бранденбуржцами мы тоже были. А вот сюда, вправо, уходит Польша. Поляками мы также были долгое время. Ты пруссак, в пруссаках заложена частица от каждого из этих народов, — говорит дедушка. — Даже от французов. Они здесь также побывали. И от русских. Их сабли гордо мерцали здесь в лучах солнца.

Я полностью уверен, что когда-нибудь мне доведется плыть по Mare Balticum, так обозначается на дедушкиной карте Балтийское море. Тогда я узнаю, что нас окружает.

Спустя много десятилетий моя мечта осуществилась. Я нахожусь на борту теплохода «Европа», и мне очень нравится моя каюта. Корабль — белоснежный, как лебедь, и быстрый, как дельфин. В нем чувствуются сила, простор и надежность. И он быстроходный: может развивать скорость в двадцать один узел — почти сорок километров в час. Своей длиной — в двести метров — он внушает уважение, подобно первоклассному отелю. Все очень удобно, практично и элегантно. Сделано так, чтобы не зависеть от окружающей среды.

Бремерхафен. Набережная Колумба. Легко, подобно пушинке, корабль отходит от берега. Буксиры-толкачи, которых я сразу выделяю по их трубам, кажутся мне муравьями: крошечными и одновременно сильными. Я глубоко вдыхаю воздух. Мне предстоит увидеть все: Копенгаген, Росток, Борнхольм, Гдинген, Данциг, Сопот, Хельсинки, Стокгольм, Висбю.

Ну да, и, конечно же, Ленинград, как он тогда обозначался на наших трофейных картах, которые мы копировали, чтобы не заблудиться в огромном советском государстве. Но на черно-желтых указателях у обочин военных дорог я постоянно читал: Петербург. Мне хочется называть этот город по-прежнему Ленинградом, потому что он так назывался, когда мы с ним встретились. И потому, что он запечатлелся в моей памяти в связи с именем красного революционера.

Густые облака у горизонта, краны, мачты в вечернем свете, но я их не замечаю. Я волнуюсь, но знаю, что это чувство, иное, отличающее меня от других взволнованных туристов. Я ощущаю себя подобно тому мальчугану, стоявшему на песке у воды. Это не только лишь любопытство, от которого захватывает дух. Будь искренним, говорю я себе, всю эту поездку ты затеял лишь для того, чтобы закончить то неприятное для тебя дело. Теперь ты, наконец, считаешь, что достаточно спокойно сможешь пережить эту встречу. Когда-то путь к этому городу едва не стал для тебя последним. А теперь ты, наконец, увидишь воочию творение Петра Великого, которое ты тогда воспринимал как «колыбель большевизма», лишь издали видя силуэты зданий. Ты изучал его тогда, прищурив глаза под козырьком каски, сквозь завесу дыма и поднятой взрывом земли. Ведь вся эта поездка не что иное, как подготовка. Ты хочешь постепенно привыкнуть к этому моменту, так как больше не можешь избегать воспоминаний.

Ну, вот я в пути уже два с половиной дня. В чем причина того, что на меня производят такое тягостное впечатление Варнемюнде, и Росток, и Бад Доберан? Связано ли это с тем скудным образом жизни и с постоянной экономией, которые я помню с детства? Или же потому, что это остатки старинной атмосферы морских курортов, напоминающих о прибрежных пансионатах в Херингсдорфе, Бансине, Мисдрое и Альбеке? Или же это деревья бука, сосны, липы, или это щавель, илистая прибрежная полоса, местами притопленная водой, под которой прячутся кусочки янтаря? А может быть, это строительный камень — серо-желтый, коричневый, темно-красный, продуваемый всеми ветрами? Или это трава у дюн, которая изгибается на ветру подобно девичьим прядям? Или это пешеходные дорожки, покрытые серой гранитной крошкой, и ухабистая мостовая, грязно-синяя, телесного цвета, красно-коричневая, будто сложенная из буханок армейского хлеба?

На следующее утро: северо-восточный ветер силой до трех баллов, переменная облачность, 18,5 градуса тепла. Сход на берег на острове Борнхольм. В зелени буков проблескивают круглые очертания церквей. Толстые стены, в которых чувствуется тепло семейного уюта, надежно защищены словом Божьим. Тут легко ощущаешь себя христианином. Предпосылки к этому создают суровый климат и примитивные условия жизни. Ты ощущаешь себя скромным человеком, живешь скромно и строишь скромные дома. Человеку даже не приходит в голову властвовать над всем этим.

Вечером — беседы за столом, сервированным хрусталем, серебром и покрытым льняной скатертью под суп с уткой. Кроме того, отварной норвежский лосось и свежая черника со сливками. «Моя мать не хотела попасть на „Густлоф“ (немецкий лайнер, потопленный 30.1.1945 г. — Ю. Л.). Видимо, все-таки предчувствие бывает обоснованным. Мы оказались на „Танге“ — старом транспорте водоизмещением пять тысяч тонн. Перед Штеттиным у нас сломался руль. Город был уже окружен. При температуре минус 20 градусов мы отплыли из Данцига. Когда мы вошли в Варнемюнде, сменив руль, то уже таяло. Предчувствия? Может быть. Моя сестра и ее трое детей ушли на дно вместе с „Густлофом“. Более пяти тысяч погибших (по последним данным — свыше девяти тысяч. — Ю. Л.). А моя мать упаковывала всякое барахло, когда все побежали на Запад. Это было в Сопоте, где шла погрузка раненых на корабли для последующей их эвакуации по „большому морскому мосту“. Тогда это был очень элегантный морской курорт. Это было в мае. А вот ключ от сейфа, где были деньги, украшения и другие драгоценные вещи, она попросту не могла найти. Фрейд? Но он же был еврей и тогда вовсе не принимался в расчет. Потому в то время и не было брака в работе, ха-ха. Да, действительно, следовало бы рассказать о том, какое барахло люди брали с собой, оставляя при этом самое ценное, и все из-за этой паники. Ну, наша польская служанка, надеюсь, основательно всем этим воспользовалась. „Кенигсберг?“ — говорит он мне. Я то точно знаю, что он находится в Силезии (на самом деле — в бывшей Пруссии. — Ю. Л.), или нет? И это о своей Родине! Я должен вам сказать, он не имеет ни малейшего представления! Моему брату тогда было четыре года. Он по подбородок стоял в снегу. Затем его взял на руки какой-то крестьянин». «Когда начало таять, то обозы с беженцами стали просто исчезать под водой залива. Лед не ломался, он просто прогибался, и вместе с ним под водой исчезали люди и домашние животные».