Читать книгу "Вне закона - Овидий Горчаков"

Водка жгла, но не грела; остывшая каша, недоваренная и пересоленная, пропахшая горьким дымом, вставала поперек горла.

– Да-а… Это нам не Измайловский парк, – грустно усмехнулась Надя, опускаясь рядом. – Но Самсонов, конечно, зря на тебя, Витек, накинулся. Дело, конечно, понятное – нервничает командир, никак не сориентируется, не может понять, куда нас выбросили. – Я молчал, а Надя продолжала: – Дай-ка посмотрю твою ногу. Ведь я в группе не только боец, а и вроде доктора. Забинтуем. В любой момент ведь опять идти, а то и улепетывать придется.

Безо всякого предупреждения Надя с такой силой дернула мою ногу, что я постыдно взвыл сквозь стиснутые зубы. Она крепко, докрасна натерла ногу водкой. Под щиколоткой появился здоровенный синяк. Потом Надя достала бинт из своего вещмешка («У меня тут целая аптечка!») и забинтовала мне ногу, финкой перерезав бинт, обернула сухой портянкой. Я благодарно наблюдал за ее проворными и быстрыми движениями.

– Даже странно как-то, – тихо болтала она. – Не Измайловский парк, а то же небо, такие же деревья. Все то же самое, только вот воздух тут вроде чужой, странный… А полного вывиха у тебя, по-моему, нет. Сустав ушиб да связки растянул. Ну, вот и готово! Первый ты мой пациент…

Дождь перестал. Лишь изредка порывы ветра стряхивали дождевую воду с деревьев. Надя достала из своего мешка запасную пару красноармейских шаровар и, не стесняясь, тут же переоделась. У меня другой пары не было, и потому я ограничился тем, что снял и выжал, отойдя за елку, свои шаровары.

Все, за исключением часового, спали, когда мы постелили на принесенные Надей ольховые ветки мою венгерку и улеглись на ней, укрывшись Надиной венгеркой.

– Так что, Витя, – сказала Надя, заложив руки за голову, – ты, главное дело, не обижайся на командира. Он командир суровый, но хороший, справедливый.

– Так я и не собираюсь обижаться, – пробормотал я.

– Вижу, вижу… Я тебе как новичку говорю – у нас первым-на-перво чтобы один за всех, все за одного… Да, зимой, может, всех нас Самсонов спас!.. Вот послушай, в какой переплет мы попали под Сухиничами…

Недавнюю историю эту я уже не однажды слышал в Москве, но каждый раз волновала она меня с новой силой. Ведь рассказывали мне ее сами участники по горячим следам, и с ними я готовился к новым «переплетам»…

Георгия Самсонова, старшего нашей группы, знали на Красноказарменной как волевого и умного командира. А это было немало в воинской части особого назначения при разведотделе штаба Западного фронта, которую прославили такие, например, командиры, как капитан Владимир Жабо: сводная группа отрядов под его командованием в конце ноября сорок первого уничтожила под Москвой, в поселке Угодский завод, штаб фашистского армейского корпуса – вместе с его командиром генерал-майором Шроттом. А корпус этот, по плану Гитлера, должен был первым вступить в Москву. Зимой Самсонов командовал отделением в сводном отряде № 1 разведотдела штаба Западного фронта, когда тот был отправлен под Сухиничи для перехода в тыл врага. Положение на этом участке оказалось тревожным: командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге бросил в бой танковый корпус генерала Неринга и десант парашютных войск, чтобы прорваться к своему окруженному в городе Сухиничи гарнизону и деблокировать его. Наше командование решило использовать диверсионно-разведывательный спецотряд, чтобы задержать этот десант. Комсомольцы-добровольцы, возглавляемые капитаном Радиевым и комиссаром Багринцевым, несколько дней сдерживали на участке деревень Попково – Ракитное – Казары озверелый натиск сильного гитлеровского десанта до подхода частей нашей 10-й армии. Гранатами отбивали комсомольцы танковые атаки, забирались в подвалы, отчаянно отстреливались в избах и подвалах, ходили в контратаку. Геройски, по-панфиловски держался «девичий фланг» – отделение девушек под командованием Лели Колесовой. Самсонов уже ходил в тыл врага, нюхал порох, но в такой горячей переделке еще не бывал…

Пал Радцев, убит комиссар Багринцев. Вот поднял взвод в контратаку его командир – капитан Шарый. Он был ранен. Во вторую контратаку комсомольцев повел лейтенант Чернышевич, но и он упал, обливаясь кровью. Командование взводом принял политрук Самсонов, хотя в строю оставались командиры и старше его по званию. Он отменил напрасные контратаки, сохранил остатки отряда, держался, пока не подоспело подкрепление из «Десятки» – 10-й армии генерала Голикова, и вернулся в Москву. В Кремле Михаил Иванович Калинин вручил Шарому, Чернышевичу, командиру группы девушек Леле Колесовой ордена Красного Знамени. Самсонов получил орден Красной Звезды.

– Ты, Витя, никому не говори, – прошептала, помолчав, Надя, – но до чего там, под Сухиничами, страшно было, просто, мамочка, роди меня обратно! И бомбили нас, и пушки лупили. Лучшие подружки мои – одних немцы убили, другие сами застрелились, чтобы в плен не попасть… Эх, дай закурить!..

Надя глубоко затянулась папиросой «Беломор».

– Чудак Кухарченко, – выпуская дым из ноздрей, с улыбкой сказала Надя, – лечу, говорит, а парашют все не раскрывается. Помоги, говорит, Господи! И тут его Господь Бог поймал за шиворот, да так тряхнул, раскрывая парашют, что все пломбы из-зубов повыскакивали! Молодец Лешка. Со смятым парашютом прыгать – не слыхала я о таком… Алка-то, а? Вот уж не думала! Такая серьезная, самостоятельная! Вот вы меня балаболкой считаете… Да я на той сосне висела бы, пока скелетом не стала, а, ей-богу, не пикнула бы…

Я скосил на нее глаза. А ведь верно, не стала бы она кричать. А я? Не знаю, но бормашины у зубного врача я, разведчик и диверсант, так испугался, что не явился на очередной прием и улетел в тыл врага с временной пломбой!

– А ты видел, как самолет сделал круг над лесом? – щебетала Надя. – Я парашют собирала, а он огоньки – зеленый и красный – зажег и покачал на прощание крыльями. Потом улетел, и стало совсем тихо. Тихо стало, темно и, знаешь, скучновато как-то…

Девичий голос затих. Дыхание Нади стало ровным и спокойным. Надя спала.

Я поглядел вокруг, докуривая папиросу. В Москве тыл врага смутно рисовался мне огромным полем отгремевшего боя, усеянным трупами и разбитыми танками, с концлагерями для уцелевших советских граждан, с марширующими полчищами фашистов. А тут лес – пустой, с виду совсем мирный лес.

Где-то далеко – наверное, за лесом – протарахтела короткая пулеметная очередь. И оттого, что рядом стреляет из самого настоящего пулемета самый настоящий фриц, стало невыносимо жутко и весело. Я стал думать о том, что ожидает нас в этом лесу, даже названия которого мы еще не знаем. Кругом – вражеские роты, батальоны, полки. У врага – автоматы и пулеметы, машины и танки, самолеты и собаки. Это страшный враг. Он заставил нашу армию отступить до самой Москвы. А нас – горстка юнцов. На группу – два автомата ППШ, восемь СВТ – полуавтоматов образца 1940 года – и одна винтовка с секретной «бесшумной», мин и тола на несколько операций, с десяток финских ножей. Надолго ли хватит у нас боеприпасов и продуктов? Грузовые тюки, сброшенные нам с «дугласа», уже, возможно, подобраны немцами.

И как это так получилось, что меня вдруг начали считать «интеллигентиком», «хлюпиком»? Вспомнил я свой разговор с секретарем Московского комитета комсомола. «Не подведешь, не испугаешься?» – спрашивал меня секретарь. Почти вприпрыжку несясь по Колпачному переулку, с путевкой в кармане, к командиру диверсионно-разведывательной части, я взволнованно, как клятву, повторял про себя: «Не подведу, товарищ секретарь! Ты еще убедишься, что во мне не ошибся!» Легко было говорить! А вот первые же трудности довели меня до отчаяния… Даже Надя думает, что я обиделся на командира… Эх, не повезло мне! И всему виной тот проклятый пень!